— Они подозревали, что вы украинские террористы?
— Они спрашивали, имеем ли мы какое-то отношение к Майдану. Мы сказали, что не имеем. Потом пришел сотрудник местного УФСБ. Он начал расспрашивать нас о Майдане, спросил, имеем ли мы отношение к событиям в Одессе: мы опять же сказали, что не имеем. Вечером полицейские обещали нам, что отпустят, но снова пришел сотрудник УФСБ, и на этот раз он принес мои фотографии с «Евромайдана».
— Вы действительно были на Майдане?
— Да я много раз был на мирном Майдане, но я не имел никакого отношения к радикальным организациям. Эфэсбешник спросил меня: «Как же так? Ты сначала говорил, что не был на Майдане, но есть фотографии, которые свидетельствуют об обратном».
Я объяснил, что знаю, как в России реагируют на Майдан, поэтому ничего не говорил, тем более что там я был с мирной целью защиты прав общества.
— Вы просили адвоката?
— Да, я сразу попросил адвоката, просил, чтобы мне разрешили позвонить родственникам. Но они никак на мои просьбы не реагировали, а моего товарища допрашивали в другом кабинете.
На следующий день из Курской области приехал целый отдел контрразведки: такие крепкие здоровые парни с серьезными лицами. Они сказали, что будут с нами «работать».
— Что они имели в виду?
— Они говорили: «Надо выступить по российскому телевидению, сказать, что вас прислали украинцы с целью ведения антироссийской деятельности. Если переживаете, что у вас будут проблемы на родине, то Россия готова дать вам убежище и российское гражданство, но вам надо будет отказаться от украинского гражданства. А не хотите — просто выступайте по телевизору, а потом можете ехать, куда хотите: по России или в Украину».
— И вы согласились?
— Нет, я отказался. Мне еще показывали статьи в Уголовном кодексе России, где предусмотрено, что если обвиняемый по статье «шпионаж» сотрудничает с органами, «деятельно раскаивается», то он освобождается от уголовной ответственности. Я не пошел на эти условия.
В круге первом
— И что было потом?
— Меня начали бить. Сначала били в райотделе полиции, били по мужски; пугали: в шприц набирали какую-то жидкость, говорили, что обколют, что причинят вред здоровью. Это было первые три дня. Потом об этом в материалах дела было написано, что «проводили проверку», в которой участвовали оперативник контрразведки, специалист по невербальной коммуникации и другие. Потом перевезли в райотдел УФСБ города Обоянь Курской области.
Разговоры обычно вели пять человек. Сначала это были сотрудники УФСБ по Курску, потом уже приезжали люди из Москвы.
Они говорили: «Сейчас никто не знает, где ты находишься, мы тебя отдадим Кадырову, ты будешь у него псом». Запугивали, и я прощался и со свободой, и с жизнью, потому что они пугать умеют. Трое суток не давали ни спать, ни есть. Они выходили из кабинета, возвращались и говорили: «Твой друг Богдан дал на тебя показания».
Потом пришел сотрудник ФМС и сказал, что у него нет никаких сведений о том, что мы легально пересекли границу. Я сказал, что это все видно на видеокамерах: на украинской границе и на русской. А он: «У меня в базе ничего такого нет. Я буду подавать в суд, потому что вы нарушили административное законодательство России».
Нас повели в суд, а там оказалось, что ФМС подала на нас суд за то, что мы сообщили недостоверные сведения о причине нашего приезда в Россию: якобы ФМС считала, что мы приехали с «туристической» целью, а не с «частной».
— Это вообще бред.
— Да, это ведь невозможно разделить. И что интересно: по решению суда в течение 10 дней меня и Богдана должны были выдворить на Украину и запретить нам в дальнейшем въезд в Россию. Честно говоря, мне совсем уже не хотелось возвращаться в Россию. И вот десять дней мы сидели в спецприемнике для иностранных граждан. Условия там хуже, чем в СИЗО: камеры переполнены, электрических розеток нет, душ только холодный.
Проходит десять дней — но нас в Украину не выдворяют. Родственники о нас по-прежнему ничего не знают. Мы просто исчезли. И тогда мне удалось через сокамерника, которого выдворяли на Украину, передать записку, что я в беде и что мне срочно нужен адвокат.
На следующий же день ко мне пришел адвокат, нанятый моим другом по интернету. Адвокат сказал, что будет заниматься моим делом, будет обжаловать, почему не исполняется решение суда и почему меня не выдворяют на Украину. Эфэсбешники удивились, как я заполучил адвоката. И через день или два приехал спецназ ФСБ с оперативниками. Меня вывели из камеры, надели наручники, мешок на голову, парни спецназа — в масках: я понял, что будут бить. Посадили в уазик на заднее сидение и давай дубасить: в живот, в голову. Запугивали, кричали. Потом объявили: «Сейчас будет встреча с очень важными людьми, и надо хорошо себя вести». Доехали мы до управления УФСБ по Курской области. С меня сняли мешок и завели в управление, в какой-то кабинет. Там диванчики, стол накрытый, сервированный, и сидят два солидных дядьки в костюмах, добрые. Начинается разговор: где родился, почему был на Майдане и т.д и т.п.
— Они представились? Показали документы?
— Никто никогда не представлялся. Я, конечно, всегда просил, чтобы они представлялись, но бесполезно. Они мне опять сказали, что если я хочу выбраться отсюда, то надо выступить по телевидению и встретиться с журналистами.
Я знал, что будут бить, и я поел то, что стояло на столе. И такие разговоры длились несколько дней: «Скажи, что ты от Яроша из ''Правого сектора'', скажи, что ты от Наливайченко (Валентин Наливайченко — глава СБУ Украины. — Открытая Россия)». Но я на эти предложения не реагировал и уточняющих вопросов не задавал. Они меня уверяли, что власть на Украине захватывают американцы и что если я выступлю по российскому телевидению, то буду бороться не против своего народа, а за свой народ.
Я объяснил, что мне это не интересно и не нужно. Тогда снова зашли парни в масках, пару раз ударили, начали душить и говорят: «Ты подумай». А солидные дядьки в костюмах сказали этим парням в масках: «Забирайте его». И я понял, что будут бить жестко.
Я попросился в туалет. Там несколько раз ударился об угол стены, раздолбил себе голову, разбил лоб.
— Зачем вы это сделали?
— Обычно они бьют в живот, душат за шею и следов не оставляют. Я хотел, чтобы, когда меня потом привезут в спецприемник, врач мог бы зафиксировать побои. А иначе никак не докажешь, что меня били.
Они снова посадили меня в микроавтобус, и там опять сидели парни в масках в форме спецназа, опять надели мешок на голову, сзади застегнули наручники, и минут за десять руки полностью немели. Повезли в неизвестном направлении. Я понял: будут пытать. Долго ехали по полевой дороге, завезли в лес — я молился, прощался с жизнью. В уазике сидели оперативник местного УФСБ и два бойца спецназа, одного из них я мог бы узнать — он поднимал маску, и я помню, что у него характерная челюсть.
Когда меня выбросили из уазика, я получил сильнейший удар в пах. Потом подняли за руку: такая пытка называется «ласточкой» — это когда руки сильно сзади выкручивают.
Когда у тебя на голове мешок, ты не знаешь, куда будет следующий удар, и, например, если тебя бьют в живот, ты не можешь пресс напрячь и смягчить этот удар.
Психологически через 20 минут становится очень страшно, хочется вырубиться, исчезнуть, подписать все что угодно, только чтобы эти пытки прекратилось.
Поэтому не правы те, кто, например, осуждают соучастников Олега Сенцова, которые дали показания: они это сделали, потому что под такими пытками можно любые показания подписать.
— Что было потом?
— Так они меня избивали, наверное, минут сорок, и я думал, что нет никакой надежды. А потом кто-то из них сказал: «Если ты считаешь себя таким героем, то завтра возьмем тебя и Богдана и посмотрим, кто дольше продержится».
Меня отвезли в спецприемник. Я понял, что на следующий день выдержать такие пытки будет невозможно.
Как я узнал от сокамерников, начальник этого спецприемника Федоринов Дмитрий Семенович раньше был начальником зоны строгого режима в Курской области. Я ему сказал: «Я хочу снять побои и позвонить адвокату». Он выслушал меня и говорит: «Я знаю, голубчик, что с тобой происходило, завтра с тобой еще ребятки поработают, сделаешь явочку с повинной, и тогда будет у тебя адвокат».
В круге втором
За две недели в спецприемнике я уже немного научился сидеть в тюрьме, знал, как связываться с Богданом: распускаешь носок на ниточки и посылаешь «дорогу» в другую камеру. Так я передал ему записку о том, что пытки выдержать невозможно, и надо с собой что-то сделать, чтобы попасть в больницу.
С утра нас должны были забрать и вывезти, и мы с Богданом договорились, что одновременно будем резаться. Я подал ему сигнал, и мы одновременно пошли в туалет. Бритвы официально выдают — они тупые, резаться ими сложно, но можно.
Я разрезал себе вены на руке — был довольно глубокий порез, живот также разрезал и ждал, пока больше крови пойдет. А крови, чтобы вы понимали, там был целый фонтан.
Я подождал несколько минут, пока потеряю больше крови.
Я понимал, что мне нужно довести организм до такого состояния, при котором меня нельзя будет пытать. Я знал, что риск для жизни не такой большой, но пытать меня будет невозможно, потому что я буду терять сознание.
Крови я потерял довольно много: все штаны промокли, вся рубашка и весь пол туалета полностью был в крови. Я вышел из туалета, мы с сокамерниками вызвали охрану. Богдана, который тоже вскрылся, уже доставили в местную санчасть.
Я встал перед видеокамерой и сказал, что не дам зашить себе живот, пока мне не дадут позвонить адвокату. Сотрудники спецприемника очень переживали, чтобы я не умер, и буквально через минуту дали мне мобильник: я правой рукой набрал, перезвонил адвокату и другу на Украине. Я знал, что друг очень оперативно мне поможет. Он буквально за два дня поднял всех на ноги: приехал генеральный консул Украины в России Геннадий Брескаленко, приехали мои родственники.
Меня повезли в местную больницу: нужно было зашивать много сосудов. Там, в хирургическом отделении, психолог спецприемника сказал хирургу: «Зашивай без наркоза». Я спросил: «Почему?»
«Умел резаться — умей терпеть»! — сказали мне.
Левая рука три месяца была нечувствительна.
Потом меня вернули в спецприемник. С тех пор я всегда при себе держал лезвия бритвы: в ботинках, в швах, и как только открывалась камера и кто-то заходил, я сразу же лезвие к шее приставлял и говорил, что вскрою себе сонную артерию.
В конце мая приехал консул, друзья и родственники на Украине поднимали шумиху и требовали, чтобы меня выдворили на Украину, но это решение суда так и не выполнялось.
— А почему вас не выдворяли?
— Как-то приехали судебные приставы и объявили, что будут выполнять решение суда и нас выдворять. А наши родители дежурили у спецприемника и наблюдали, чтобы нас не вывезли куда-нибудь в лес.
Кроме того, нам удалось заполучить в камеру мобильный телефон — получили его из соседней камеры. И я был все время на связи с родственниками.
Повезли нас на границу, через час приехал какой-то главный пристав и говорит, что надо вернуться, якобы каких-то документов не хватает.
— Это был новый обман?
— Нас вернули, и я ребятам в камере сказал, что если за мной приедут не приставы, а сотрудники ФСБ, то я буду кричать, а они должны позвонить моим родителям и консулу. Приходит сотрудник спецприемника: «Яценко, приставы приехали».
Я выхожу и вижу: Богдана держат спецназовцы УФСБ. Я начал кричать: «Мне нужен адвокат!» и стал биться головой об решетку. Меня скрутили, а ребята в спецприемнике разбили окна и стали звонить моим родственникам. Меня повезли в местное УФСБ. (Богдан, в отличие от Юрия, был выдворен в Украину спустя три месяца после своего задержания. — Открытая Россия.)
В круге третьем
— По какой статье против вас возбудили дело?
— «Контрабанда взрывчатых веществ», статья 222, часть 1, УК РФ.
В 2013 году я был в России пять раз, и был в ноябре 2013 года. В моем уголовном деле появился таксист, который сказал, что тогда я ему оставил какую-то сумку, он не знал, что в ней, но теперь он выдал эту сумку эфэсбешникам, и в сумке нашли 40 грамм охотничьего пороха.
Когда меня пытали в лесу, мне приставляли к голове пистолет и сделали несколько выстрелов; я думал, что этот пистолет они мне подбросят потом. Но подбросили порох.
Они мне обещали: «Или ты сотрудничаешь, или мы тебя посадим». Они все время мне говорили: «Мы — всемогущая служба; ты думаешь, нас прокуратура не послушает? Суд не послушает?» Понимаю: они были правы, свое слово сдержали.
Был суд, меня арестовали и посадили в СИЗО Курска.
Там ужасно — открытые туалеты, с советского времени никакого ремонта не было. По двору бегают крысы, как в индийском храме. Крысы дохнут, и их никто не убирает — страшная вонь стоит.
— Сколько времени вы провели в этом СИЗО?
— Я просидел там месяц, а потом меня перевезли в СИЗО Белгорода. Там следователь ФСБ был адекватный, и ко мне приходили два адвоката, предоставленные российскими правозащитниками, с которыми связались мои родственники и друзья: адвокаты Олег Сабанцев из Белгорода и Петр Заикин из Нижнего Новгорода.
Через два месяца следователь мне пообещал, что больше меру пресечения мне не продлевать не будут и отпустят.
Но потом, видимо посоветовавшись с московским ФСБ, меня оставили под следствием. Я заметил, что как только отношения между Украиной и Россией становились лучше, следователь говорил, что меня вот-вот отпустят, а потом ситуация менялась, и меня оставляли под стражей.
— В СИЗО Белгорода тоже были крысы?
— Нет, там в камере жили мыши. Со мной сидел сумасшедший сокамерник, который думал, что к нам специально этих мышей подсаживают.
— От вас требовали признания вины?
— Оперативники СИЗО и сокамерники, которых они ко мне подсаживали, говорили: «Скажи адвокату, чтобы на тебя возбудили дело в Украине».
— Зачем?
— Чтобы Россия экстрадировала меня в Украину.
— Я так понимаю, к тому времени на Украине была большая кампания защиты, в прессе выходили статьи о вашем деле?
— Да, и каждый раз, когда выходили статьи, меня вызывали к следователю.
В Белгороде следователь меня вызывал раз в месяц. Он уже на меня не давил. На беседу вызывали оперативники из СИЗО: десять оперативников закрывали в «боксик», всячески меня пугали, но уже не били.
— Почему вас все-таки отпустили?
— Сначала они исключили из обвинения состав «контрабанды». Это было в январе. Следователь мне сказал, что дело переквалифицируют на «хранение взрывчатых веществ», чтобы отпустить меня «за отсиженным». Санкция — от нуля до четырех лет лишения свободы. Но вообще хранение 40 грамм пороха, которое мне вменяли, не является уголовно наказуемым деянием; за это, как правило, не сажают.
Юрий Яценко, 8 мая 2015 года. Фото: Zaxid.net
— Как юридически оформили ваше освобождение?
— Я знаю, что мой следователь ходил к начальнику отдела, чтобы освободить меня за отсиженным. Он понимал, что уже большой шум, и будет еще больше. И вот в феврале 2015 года начался суд, я не давал никаких показаний. Прокурор запросил два с половиной года лишения свободы. 10 марта судья вынес приговор: 2 года.
А потом была апелляция. Судья не давал адвокату говорить. Адвокат Петр Заикин возмущался, суд отложили. И на следующее заседание адвокат пригласил целый зал журналистов. Меня на суд не привезли, я по видеоконференции из СИЗО наблюдал за заседанием. Я увидел, что очень много журналистов. И сказал длинное последнее слово. Судья вышел и говорит: «9 месяцев лишения свободы».
— Почему? Ему дали указание снизить срок?
— Не знаю. Решение апелляционной инстанции состоялось 28 апреля, а я вышел на свободу 7 мая 2015 года. Прошел год и два дня, как меня задержали в России.
— Вы на свободе почти месяц, общались в Киеве с разными политиками, правозащитниками. Вы поняли, почему все-таки вас освободили?
— Однозначного ответа никто не даст. Чем мотивируется ФСБ, когда принимает решение, никто не знает. Я не согласился сотрудничать со следствием, потому оказался совершенно бесполезен для информационной войны. Если в деньгах и человеко-часах посчитать, сколько денег было потрачено на разработку этого дела, то получится больше $200 тысяч. Ведь к делу были привлечены разные группы сотрудников: следователи, оперативники, конвой. Меня постоянно возили с места на место.
— Что вы теперь делаете?
— Я сдаю госэкзамен на юриста по конституционному праву. Заканчиваю юридическое образование. Помогаю организации «Евромайдан SOS» в кампании по освобождению украинских политзаключенных. Живу.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
