Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
amlinski_irina в
ПОТЕРЯННОЕ НАСЛЕДСТВО МИХАИЛА БУЛГАКОВА. КНИГА ВТОРАЯ. ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПРОДОЛЖЕНИЕ
Вернемся к пьесе «Самоубийца» и внимательно прочтем сцену, в которой Подсекальников (в предверии ухода из жизни) теряет чувство страха и решает позвонить в Кремль:
«С е м е н С е м е н о в и ч. Я сейчас, дорогие товарищи, в Кремль позвоню. Прямо в Кремль. Прямо в красное сердце советской республики. Позвоню... и кого-нибудь там... изругаю по-матерному.
Что вы скажете? А? (Идет к автомату)
А р и с т а р х Д о м и н и к о в и ч. Ради бога!
К л е о п а т р а М а к с и м о в н а. Не надо, Семен Семенович.
О т е ц Е л п и д и й. Что вы делаете?
М а р г а р и т а И в а н о в н а. Караул!
С е м е н С е м е н о в и ч. Цыц! (Снимает трубку.) Все молчат, когда колосс разговаривает с колоссом. Дайте Кремль. Вы не бойтесь, не бойтесь, давайте, барышня. Ктой-то? Кремль? Говорит Подсекальников. Под-се-каль-ни-ков. Индивидуум. Ин-ди-ви-ду-ум. Позовите кого-нибудь самого главного. Нет у вас? Ну, тогда передайте ему от меня, что я Маркса прочел и мне Маркс не понравился».
Решение обратиться «наверх» и разговор Подсекальникова с Кремлем повторяют действие еще одного колосса – Филиппа Филипповича Преображенского из повести «Собачье сердце». Как помнит читатель, Преображенский решил сделать звонок «наверх» после того, как пришедшая к нему делегация домкома в лице Швондера со товарищи решила отнять у профессора две комнаты и ввиду отказа профессора пригрозила пожаловаться на него в высшие инстанции. В повести не назван прямо высший чин, с которым будет говорить по телефону Преображенский, но, собрав воедино детали его портрета, прописанные автором в нескольких местах повести, мы можем сделать определенные выводы о высоком положении «человека сверху». Профессор в разговоре с ним требует, чтобы его избавили от посещений домкома любым способом. В противном случае Преображенский отменяет операцию высокого чина – Виталия Александровича, завершая свой ультиматум следущей фразой: «Ключи могу передать Швондеру – пусть он оперирует».
Обратим внимание на следующий факт: поскольку рукопись «Собачьего сердца» была изъята ГПУ при обыске в 1926 году и при жизни Булгакова не публиковалась, то даже теоретическая вероятность того, что Николай Эрдман мог был с ней знаком, стремится к нулю.
Рассмотрим сцену звонка профессора Преображенского в высшие инстанции как «базу» для сцены звонка гражданина Подсекальникова в Кремль. В этих двух сценах присутствуют как прямые переклички, так и зеркальные перевертыши.
Первая прямая перекличка. Главные герои – Преображенский и Подсекальников – решают свои личные проблемы путем обращения в высшие инстанции.
Преображенскому грозит домком изъятием двух комнат, и он решает эту проблему с помощью звонка наверх. В тексте повести есть подсказка, какой властью обладает и в какой огранизации служит тот, кому жалуется профессор. Обратим внимание на то, что донос Шарикова попадает в руки к данному высокому лицу. И зададимся вопросом: в каком ведомстве должно служить данное высокое лицо, чтобы политический донос попал к нему в руки? Ответ очевиден.
«Профессор Преображенский в совершенно неурочный час принял одного из своих прежних пациентов, толстого и рослого человека в военной форме. Тот настойчиво добивался свидания и добился. Войдя в кабинет, он вежливо щелкнул каблуками.
– У вас боли, голубчик, возобновились? – спросил его осунувшийся Филипп Филиппович, – садитесь, пожалуйста.
– Мерси. Нет, профессор, – ответил гость, ставя шлем на угол стола, – я вам очень признателен... Гм... Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович... Питая большое уважение... гм... Предупредить. <…>
Пациент полез в портфель и вынул бумагу.
– Хорошо, что мне непосредственно доложили... <…>
– Вы позволите мне это оставить у себя? – спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами. – Или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу?
– Извините, профессор, – очень обиделся пациент и раздул ноздри, – вы действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я... – и тут он стал надуваться, как индийский петух.
– Ну извините, извините, голубчик, – забормотал Филипп Филиппович, – простите, я, право, не хотел вас обидеть.
– Мы умеем читать бумаги, Филипп Филиппович!»
Мы видим, что Виталий Александрович занимает высокий пост в ГПУ. Об этом говорят следующие фразы: «мне непоредственно доложили», «мы умеем читать бумаги» и «дать законный ход делу». Дать законный ход политическому делу может только ведомство, имеющее на то соответствующие полномочия, – то есть ГПУ. «Каждое ведомство должно заниматься своим делом», – комментирует, подтверждая мою мысль, Воланд.
Еще один булгаковский герой считает вполне нормальным обратиться за помощью в ГПУ, когда у него возникает проблема, – профессор Персиков из повести «Роковые яйца» (1925 г.):
«– Дайте мне эту, как ее, Лубянку. Мерси... Кому тут из вас надо сказать... у меня тут какие-то подозрительные субъекты в калошах ходят, да... Профессор IV университета Персиков».
Профессор Персиков звонит на Лубянку не потому, что она ему нравится. К нему пришел шпион и предложил продать секрет государственного значения. И Персиков звонит именно в то ведомство, которое уполномочено заниматься подобными проблемами, потому что он так же как и автор знает: «каждое ведомство должно заниматься своим делом».
Теперь зададимся вопросом: почему булгаковские герои решают свои проблемы звонком «наверх»? Не потому ли, что сам автор поступал именно так?
Давайте вспомним, что приехав в Москву осенью 1921 года, Булгаков стал жить в комнате А.Земского (муж родной сестры Булгакова – Надежды), но не был прописан. Когда домком постановил выкинуть его из комнаты, Булгаков решил обратиться за помощью к самому Ленину. Эта история легла в основу очерка «Воспоминание», отрывок из которого мы сейчас прочтем:
«Я разложил большой чистый лист бумаги и начал писать на нем нечто, начинавшееся словами: Председателю Совнаркома Владимиру Ильичу Ленину. <...> Все хохотали утром на службе, увидев лист, писанный ночью при восковых свечах.
– Вы не дойдете до него, голубчик, – сочувственно сказал мне заведующий.
– Ну так я дойду до Надежды Константиновны, – отвечал я в отчаянии, – мне теперь все равно. На Пречистенский бульвар я не пойду.
И я дошел до нее».
И Надежда Константиновна завизировала письмо, написав «Прошу дать ордер на совместное жительство» и поставила подпись «Ульянова», и было отнесено письмо в домком и показано председателю:
«В четыре часа дня я вошел в прокуренное домовое управление. Все были в сборе.
– Как? – вскричали все. – Вы еще тут?
– Вылета...
– Как пробка? – зловеще спросил я. – Как пробка? Да?
Я вынул лист, выложил его на стол и указал пальцем на заветные слова.
Барашковые шапки склонились над листом, и мгновенно их разбил паралич. По часам, что тикали на стене, могу сказать, сколько времени он продолжался: три минуты.
Затем председатель ожил и завел на меня угасающие глаза:
– Улья?.. – спросил он суконным голосом.
Опять в молчании тикали часы.
– Иван Иваныч, – расслабленно молвил барашковый председатель, – выпиши им, друг, ордерок на совместное жительство.
Друг Иван Иваныч взял книгу и, скребя пером, стал выписывать ордерок в гробовом молчании».
Вторая прямая перекличка.
Подсекальников звонит в Кремль в присутствии группы товарищей: Аристарха Доминиковича, отца Елпидия, Маргариты Ивановны, Клеопатры Максимовны и Владимира Владимировича. Все эти люди для Подсекальникова – случайные, они возникли в его жизни в день, когда он решается покончить с собой. Именно их приход и разговоры – в конечном счете – и провоцируют главного героя на звонок в Кремль. Отметим также, что, помимо Подсекальникова, присутствующих во время звонка в Кремль – пятеро.
Точно так же прописана сцена и в «Собачьем сердце». Преображенский звонит в «высшие инстанции» в присутствии членов домкома Швондера, Пеструхина, Жаровкина и Вяземской. Это их приход и разговоры явились причиной звонка «наверх». Отметим, что и в этой зарисовке присутствующих при звонке, на самом деле, пятеро. Я учитываю здесь и пса Шарика: он не просто присутствует при этой сцене, мы видим эту сцену его глазами и читаем его комментарии по поводу происходящего. Таким образом, мы имеем ту же расстановку персонажей, что и в сцене «Подсекальников звонит в Кремль»: присутствующих во время звонка, помимо того, кто ведет телефонный разговор, пятеро.
Этот прием – изображение одной и той же сцены на разные лады – Булгаков систематически будет использовать на протяжении всего творчества (этот прием детально разобран на примере сцены «убийство еврея» в первой книге «12 стульев от Михаила Булгакова»).
Взяв за основу сцену звонка Преображенского, автор в «Самоубийце» вносит небольшое изменение. Это изменение – реакция «группы товарищей» на звонок «наверх». Разница в том, что в одной сцене присутствующие испытывают ужас, а в другой – недоумение.
Окружающие Подсекальникова в ужасе от дерзкого замысла – звонка в Кремль, в то время, как окружающие Преображенского – Швондер со товарищи – пребывают в недоумении, не понимая, с кем профессор говорит по телефону. Это недоумение выражается описанием реакции и поведения домкомовцев: «четверо застыли», «Швондер растерянно взял трубку», «совершенно красный, он повесил трубку», «трое, открыв рты, смотрели на оплеванного Швондера», а так же комментариями Шарика. А в случае сцены «звонок Подсекальникова» страх группы товарищей передан репликами (см. вышеприведенную цитату – И.А.).
Вторая прямая параллель: Апеллирование главных героев – Преображенского и Подсекальникова – к Карлу Марксу.
Зеркальный перевертыш – отношение к Карлу Марксу. Подсекальников читал Маркса, и тот ему не понравился («Ну, тогда передайте ему от меня, что я Маркса прочел и мне Маркс не понравился»). Преображенский, ссылаясь на Маркса как на первоисточник, косвенно подтверждает согласие с ним: «Почему убрали ковер с парадной лестницы? Разве Карл Маркс запрещает держать на лестнице ковры? Где-нибудь у Карла Маркса сказано, что 2-й подъезд Калабуховского дома на Пречистенке следует забить досками и ходить кругом через черный двор?»
Поскольку мы рассматриваем перекличку между сценами из «Собачьего сердца» и «Самоубийцы», отмечу, что наименование дома «Калабуховский» перешло по наследству персонажу пьесы «Самоубийца» – соседу Подсекальникова – Александру Петровичу Калабушкину.
Третья прямая параллель заключается в одинаковом поведении «звонящих наверх» Подсекальникова и Преображенского.
Они оба ведут себя самоуверенно, разница лишь в степени этой самоуверенности. В случае с Подсекальниковым она переходит в наглость отчаяния:
«Цыц! Не перебивайте меня. И потом передайте ему еще, что я их посылаю... Вы слушаете? Боже мой. (Остолбенел. Выронил трубку.)
Аристарх Доминикович. Что случилось?
Семен Семенович. Повесили.
Виктор Викторович. Как?
Отец Елпидий. Кого?
Семен Семенович. Трубку. Трубку повесили. Испугались. Меня испугались. Вы чувствуете? Постигаете ситуацию? Кремль – меня».
А в случае с Преображенским эта самоувереннось окрашена раздражением:
«Что же делать... Мне самому очень неприятно... Как? О, нет, Виталий Александрович! О, нет. Больше я так не согласен. Терпение мое лопнуло. Это уже второй случай с августа месяца... Как? Гм... Как угодно. Хотя бы. Но только одно условие: кем угодно, что угодно, когда угодно, но чтобы это была такая бумажка, при наличности которой ни Швондер, ни кто-либо другой не мог бы даже подойти к дверям моей квартиры. Окончательная бумажка. Фактическая. Настоящая. Броня. Чтобы мое имя даже не упоминалось. Конечно. Я для них умер».
Что мы в итоге имеем после рассмотрения вышеприведенных цитат? Мы видим, что герои считают для себя возможным в критической ситуации обратиться за помощью на самый верх, вплоть до Кремля. Они поступают таким образом потому, что их создатель – Булгаков – смеет, считает возможным обращаться за разрешением собственных критических ситуаций «наверх». Напомню, что для разрешения жилищной проблемы Булгаков обращается к первому лицу государства – Ленину. В результате доходит до Крупской и получает положительное решение. Этот факт описан самим Булгаковым в очерке «Воспоминание». А в критической ситуации, сложившейся к осени 1929 года, Булгаков просит выпустить его за пределы СССР и, не получив желаемого, в конце марта 1930 года пишет и разносит по семи адресатам свое ультимативное письмо правительству. У Булгакова, в отличие от его героев, нет возможности позвонить в Кремль Сталину. Но у Сталина есть возможность позвонить Булгакову. И это происходит 18 апреля 1930 года. Вот как это событие описывает Белозерская в книге «О, мед воспоминаний»:
«Однажды, совершенно неожиданно, раздался телефонный звонок. Звонил из Центрального Комитета партии секретарь Сталина Товстуха. К телефону подошла я и позвала М.А., а сама занялась домашними делами. М.А. взял трубку и вскоре так громко и нервно крикнул "Любаша!", что я опрометью бросилась к телефону (у нас были отводные от аппарата наушники).
На проводе был Сталин. Он говорил глуховатым голосом, с явным грузинским
акцентом и себя называл в третьем лице. „Сталин получил, Сталин прочел..." Он предложил Булгакову:
— Может быть, вы хотите уехать за границу?
(Незадолго перед этим по просьбе Горького был выпущен за границу писатель
Евгений Замятин с женой). Но М.А. предпочел остаться в Союзе».
Итак, зададим себе вопрос: что за фигуру представляет собой писатель Булгаков, если он считает для себя возможным обратиться на самый верх со столь требовательной просьбой? И не только обращается, но и получает положительный ответ – лично от первого лица государства.
Мы пока подвесим этот вопрос. Но намек, подсказка уже содержится в монологе главного героя «Самоубийцы», которому в преддверии смерти не страшно выражать свои мысли вслух:
«Что же я представляю собою, товарищи? Это боязно даже анализировать. Нет, вы только подумайте. С самого раннего детства я хотел быть гениальным человеком, но родители мои были против (примечание: об этом подробнее Булгаков упомянет в письме П.С.Попову от 24 апреля 1932 года: «С детства я терпеть не мог стихов (не о Пушкине говорю, Пушкин — не стихи!), и если сочинял, то исключительно сатирические, вызывая отвращение тетки и горе мамы, которая мечтала об одном, чтобы ее сыновья стали инженерами путей сообщения» – И.А.). Для чего же я жил? Для чего? Для статистики. Жизнь моя, сколько лет издевалась ты надо мной. Сколько лет ты меня оскорбляла, жизнь. Но сегодня мой час настал. Жизнь, я требую сатисфакции».
Если рассматривать Подсекальникова как эрдмановского героя, налицо явное несоответствие: о какой сатисфакции может идти речь, какие издевательства и оскорбления принял от жизни успешный 28-летний Эрдман?
Краткий обзор биографии Эрдмана до 1928 года говорит о вполне удачно складывающейся жизни молодого человека: в 1919 году призван в ряды Красной Армии, демобилизован в 1920-м. Свою литературную деятельность начал в том же 20-м и до 1925 года ничем не выделялся из множества литераторов. Писал для сатирических обозрений, кабаре и мюзик-холла. В 1924 году Николай Эрдман пишет первую пьесу и – о, чудо! «пробный шар» под названием «Мандат» сразу приносит славу 24-летнему драматургу. Сам Мейерхольд в 1925 году в театре имени самого себя ставит пьесу и она начинает свое триумфальное шествие по театрам страны. Только в ГосТиМе в 1925 году пьеса выдержала около 100 представлений. Удивительно, не правда, ли? Скорее да, чем нет. Как ты думаешь, читатель, окрыляет ли успех автора? Ведь не каждому в жизни судьба делает такие подарки. Ну, а уж если случается, то самое время хватать судьбу за хвост и начинать печь пироги.., пардон, пьесы. Ведь ты на слуху, тебя хотят ставить режиссеры и хочет смотреть публика, ты любим! Но вот незадача... Наш автор – большой оригинал: к написанию следующей пьесы он приступит лишь в 1928 году. В принципе, и этому можно не удивляться, если допустить, например, такое объяснение затяжного молчания: автор долго обдумывает тему, критично относится к написанному, постоянно правя текст; так же возможно, у него складываются непростые взаимоотношения с главным героем: вспомним, как Ильф и Петров жаловались читателям на то, что Бендер задумывался второстепенным героем, но вдруг стал выпирать из поставленных ему рамок. А может, какой-то герой повел себя самостоятельно, не спросясь эрдмановского разрешения, и тем поставил автора в трудное положение? Помним же мы, как Катюша Маслова озадачила Льва Николаевича своим отказом Нехлюдову... Писатели, равно как и драматурги, люди тонкой душевной организации. В принципе объяснить можно все. Но вот объяснить выбор Эрдманом темы для своей второй пьесы – задача невыполнимая. Ибо поверить в то, что, находясь на пике своей популярности, обласканный жизнью, публикой и властью автор, в чьих друзьях сам нарком просвещения –товарищ Луначарский, выбирает для пьесы тему самоубийства – невозможно. Это против всех законов логики! Все становится на свои места, если подходить к тексту пьесы, как к отражению булгаковских обстоятельств, как жизненных так и творческих, сложившихся к середине 1928 года.
Чем же еще удивляет Эрдман, «пишущий пьесу» «Самоубийца»? Тем, что, помимо выбора темы для пьесы – самоубийство, «автор» разворачивает тему, обозначенную Булгаковым еще в повести «Дьяволиада», продолженную в «Роковых яйцах», озвученную в «Собачьем сердце» и развернутую в дилогии об Остапе Бендере. Ключевой она станет в пьесе «Список благодеяний». Трудно найти произведение, в которой ее нет, ибо она проходит сквозь все булгаковские произведения. И тема эта – предъявение счета советской власти. О том, что жизнь при ней возможна лишь в сумасшедшем доме, – Булгаков «озвучит» устами героя романа «Золотой теленок», предварительно поместив его в этот дом:
«Кай Юлий Старохамский пошел в сумасшедший дом по высоким идейным соображениям.
– В Советской России, – говорил он, драпируясь в одеяло, – сумасшедший дом – это единственное место, где может жить нормальный человек. Все остальное – это сверх-бедлам. Нет, с большевиками я жить не могу! Уж лучше поживу здесь, рядом с обыкновенными сумасшедшими. Эти по крайней мере не строят социализма. Потом здесь кормят. А там, в ихнем бедламе, надо работать. Но я на ихний социализм работать не буду. Здесь у меня, наконец, есть личная свобода. Свобода совести! Свобода слова!»
Но, если до 1928 года Булгаков ограничивается сатирическим изображением советских реалий и нового быта, сотканного из бесконечных лишений дня сегодняшнего и обещаний всеобщего счастья в необозримом завтра, то в пьесе «Самоубийца» он уже прямым текстом говорит об уничтожении лучшей прослойки страны – интеллигенции, зачисленной новой властью в «потусторонний класс»:
«Аристарх Доминикович. Как же так, извиняюсь, потустороннего? А позвольте спросить вас, Егор Тимофеевич: кто же сделал, по-вашему, революцию?
Егорушка. Революцию? Я. То есть мы.
Аристарх Доминикович. Вы сужаете тему, Егор Тимофеевич. Разрешите, я вам поясню свою мысль аллегорией.
Егорушка. Не могу отказаться. Всегда готов.
Аристарх Доминикович. Так сказать, аллегорией звериного быта домашних животных.
Все. Просим!.. Просим!
Маргарита Ивановна. Вы не слушайте, пейте, Семен Семенович.
Аристарх Доминикович. Под одну сердобольную курицу подложили утиные яйца. Много лет она их высиживала. Много лет согревала своим теплом, наконец высидела. Утки вылупились из яиц, с ликованием вылезли из-под курицы, ухватили ее за шиворот и потащили к реке. «Я ваша мама, – вскричала курица, – я сидела на вас. Что вы делаете?» – «Плыви», – заревели утки. Понимаете аллегорию?
Голоса. Чтой-то нет.
– Не совсем.
Аристарх Доминикович. Кто, по-вашему, эта курица? Это наша интеллигенция. Кто, по-вашему, эти яйца? Яйца эти – пролетариат. Много лет просидела интеллигенция на пролетариате, много лет просидела она на нем. Все высиживала, все высиживала, наконец высидела. Пролетарии вылупились из яиц. Ухватили интеллигенцию и потащили к реке. «Я ваша мама, – вскричала интеллигенция. – Я сидела на вас. Что вы делаете?» – «Плыви», – заревели утки. «Я не плаваю». – «Ну, лети». – «Разве курица птица?» – сказала интеллигенция. «Ну, сиди». И действительно посадили».
Откуда же взялись те «роковые» яйца, из которых вылупились утки-пролетары? А взялись они из булгаковской повести «Роковые яйца», в которой ровно на эту же тему, озвученную Аристархом Доминиковичем, и в такой же форме – сказки-притчи, повествуется о трагедии, постигшей Россию. Напомню в двух словах завязку и развязку повести. Заведующий показательным совхозом "Красный луч" Александр Семенович Рокк при помощи красного луча собрался вырастить кур, решив ликвидировать последствия, внезапно напавшего на страну, куринного мора. В повести ему это сделать не удалось по причине бардака, царящего в республике Советов: вместо куриных яиц ему прислали яйца змей и крокодилов. И Рокк в камерах, геренирующих красный луч, вывел гигантских размеров пресмыкающихся, полчища которых (в черновом варианте повести) доходят до Москвы, по дороге уничтожив все живое. В последнем абзаце показан весь масштаб катастрофы: в обезлюдевшей Москве колокольня Ивана Великого обвита гигантским удавом – гидрой революции...
События повести отнесены автором в недалекое будущее – 1928 год, а окончание работы над повестью Булгаков помечает октябрем 1924 года, соотнося дату с семилетним «юбилеем» Октябрьской революции, подведя, таким образом, итог «достижений» (помним булгаковское определение числа «семь» как рокового, рассмотренное в первой книге «12 стульев от Михаила Булгакова»). Повесть была издана в 1925 году с измененной, заведомо искусственной концовкой, в которой гадов побеждает внезапно ударивший в августе 18-ти градусный мороз, – но не Красная Армия. Интеллигентного, безобидного и тихого профессора Персикова, изобретшего красный луч, жестоко убивает разъяренная толпа.
Мы отвлеклись на повесть «Роковые яйца», чтобы проследить, как замыслы Булгакова проявляются в «чужих» произведениях даже спустя несколько лет. Ведь, если мы не сопоставим героя «Самоубийцы» Подсекальникова с героем «Роковых яиц» Рокком, нам придется обойти многие вопросы, без ответов на которые в пьесе «Самоубийца» останутся «висеть» оборванные логические цепочки. Например: почему автор видит единственную возможность спасения для Подсекальникова – в обучении игре на бейном басе? У героя нет инструмента, его еще нужно преобрести, почему же не идет речь о более реальных возможностях, например, о службе в конторе, о работе дворником, о колке дров, наконец? Кем работал Подсекальников до того, как он стал безработным? Была ли у него профессия до рокового 1928 года? Почему возможность нормальной жизни видится герою только сквозь раструб бас-геликона или бейного баса, как заявлено в самоучителе, хранящемся у Подсекальникова наряду с годовой сметой за несуществующие концерты из возможного будущего?
Все вопросы получат ответы, если мы обратимся к ранним текстам Михаила Булгакова, а не Николая Эрдмана.
++++++++++++++ ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ +++++++++++++
#булгаков_пьесы_самоубийца_и_список_благодеяний
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Виктория ВЕКСЕЛЬМАН
