Советские люди знают в лицо великого Грегора Менделя.

Грегор Иоганн Мендель заслуженно считается отцом современной генетики. Законы, названные его именем, были открыты им тогда, когда гены, как фрагменты ДНК, отвечающие за те или иные наследуемые признаки, были ещё не известны, также, как и сама дезоксирибонуклеиновая кислота. Гены тогда назывались наследственными задатками. Одна знакомая мне рассказала, как их лабораторию, занимавшуюся методами выделения ДНК, посетил  гений из народа - Герой Социалистического труда, кавалер восьми орденов Ленина, трижды лауреат Сталинской премии - академик Т.Д.Лысенко. Когда ему показали выделенную ДНК, он захохотал со словами: "И в этом сером порошочке - наследственность! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!" А это происходило почти через сто лет после открытия Менделя. "Менделизм" в 1948 году на заседании ВАСХНИЛ был официально объявлен буржуазной лженаукой. В те времена даже степень кандидата наук невозможно было получить, не выучив на зубок ругательство из трёх слов: "менделизм-вейсманизм-морганизм". В советской биологической науке это ругательство было таким же популярным, как в простонародье ругательство из трёх букв. Подавляющее число советских философов, имеющих  отношение к биологии, произносило ругательство из трёх букв - так, к слову, для сопряжения плавно нестыкующихся фонем, а ругательство из трёх слов - как первую букву, с которой начинается советская биология. Лишь единицы мужественных учёных-генетиков таких, как, например, профессор В.П.Эфроимсон, отделавшийся тремя годами лагерей, могли позволить себе не ругаться "по менделю".
    Явление передачи признаков от родителей к потомкам было известно с незапамятных времён. Но объяснить, каким образом у родителей-блондинов рождается брюнет, не мог никто за всю историю человечества. Грегор Мендель в течение 8 лет занимался своими исследованиями на участке монастырского сада размером 7х35 метров, где он протестировал 29 тысяч растений цветного горошка (Pisum sativum). В 1866 году он опубликовал результаты своих исследований, впервые сформулировав законы наследования. Это был результат невероятных усилий любознательности, ума и воли. Даже такой выдающийся учёный, каким был  Дарвин, скрещивая разновидности львиного зева, отличные по структуре цветка, и получив во втором поколении соотношение форм, близкое к известному менделевскому расщеплению 3:1, не сумел сделать соответствующих выводов и увидел в этих результатах лишь «капризную игру сил наследственности».
     Грегор Мендель был из той плеяды дилетантов, которым наука обязана ничуть не меньше, чем титулованным учёным, окончившим самые престижные университеты по своей будущей специальности. Семья Грегора Менделя жила небогато, и ему удалось закончить гимназию только благодаря подвигу младшей сестры, пожертвовавшей на его обучение собранное для неё приданное. В 1843 году Грегор Мендель постригся в монахи Августинского монастыря Св. Фомы в Брно (Чехия). Затем в течение 5 лет учился в Бренском богословском институте, после чего стал священником. Мендель самостоятельно изучал множество наук, заменял отсутствующих преподавателей греческого языка и математики в одной из школ. Настоятель монастыря обратил внимание на способного священника. Именно благодаря ему, Грегор Мендель прошел в течение четырех семестров обучение естественной истории в Венском Университете.
    Опубликовав результаты своих исследований, Грегор Мендель заказал 40 оттисков и разослал их наиболее известным учёным-биологам. Лишь один из них позитивно отнёсся к результам работы Менделя с оговоркой, что для окончательного вывода необходимо провести эксперименты с другими растениями.  В 1900 году, 35 лет спустя, трое исследователей независимо друг от друга подтвердили выводы, полученные Менделем, поэтому этот год считается годом рождения генетики.
    О Грегоре Менделе, об этом необыкновенно талантливом человеке можно рассказывать много. Я, естественно, восхищался им. Но особую симпатию к Грегору Менделю я почувствовал, узнав, что, сдавая аттестацию на звание преподавателя, он получил неудовлетворительную оценку по биологии и затем дважды без успеха пытался её пересдать. Экзамены он сдавал в Вене перед специальной комиссией имперского Министерства просвещения, и в результате высокая комиссия официально лишила его права преподавать биологию. Я считал всё это ранним проявлением гениальности, поскольку механическое заучивание материалов в тех областях науки, интерес к которым подсознательно формируется в душе будущего учёного, не может не вызывать внутреннего протеста. Подобных примеров можно привести множество. Например, Альберт Эйнштейн в гимназии не был в числе первых учеников. Прибыв в Швейцарию, чтобы сдать вступительные экзамены в Высшее техническое училище, он провалил их. Позже он вспоминал: "Я был третируем моими профессорами, которые не любили меня из-за моей независимости и закрыли мне путь в науку". Именно независимость, не поощряемая ни в школе, ни в университете, является тем, без чего человек, даже получивший прекрасное образование, врядли станет первооткрывателем.
    Для того, чтобы стать "хорошим" преподавателем, нужно крепко усвоить то, чему обучают в университете и тщательно всё это расжевать. Затем такой преподаватель из года в год будет читать лекции студентам по одним и тем же конспектам, а наука между тем всё дальше будет отдаляться от тех догм, которые были им заучены и тщательно расжеваны за годы учёбы. Если в той области, которую он преподносит студентам, делается открытие, быстро завоевывающее общественное признание, то такой преподаватель будет рассказывать студентам об этом открытии с горящим взором, предварительно тщательно изучив все доступные источники. Но если кто-то сделает революционное открытие, на понимание и освоение которого даже самым блестящим умам потребуется время, то в первых рядах ярых противников такого открытия будет, как панфиловец, стоять такой преподаватель, ставший к тому времени седым, солидным и уважаемым профессором. Ведь такое открытие бьёт мешком из-за угла по незыблемости его устоявшегося образа жизни. Вот почему часто в солидных журналах на отправленную статью можно получить совершенно идиотскую рецензию титулованного эксперта. Как-то один из редакторов ведущего научного журнала "Nature" признался, что если бы сегодня Исаак Ньютон направил в журнал статью с описанием открытого им закона всемирного тяготения, то со 100%-ной вероятностью статью вернули бы автору.     
    Я всегда относился к отличникам с большим уважением, но без любви. Отличники так много поглощают опилок, что не в состоянии увидеть то, что пилится. Как-то одна девица пришла ко мне устраиваться на работу. Мы хорошо поговорили. Напоследок я спросил у неё слышала ли она про такую-то область науки, на что она мне, видимо, не зная, что ответить, с гордостью поведала: "Я окончила университет с красным дипломом". Тогда я тутже ей сказал, что, к сожалению, она мне не подходит. Девица вскочила со стула, уставилась на меня с агрессивным выражением лица и выдавила: "Я понимаю, вам не нравится моя фигура!" На что я ей сказал, что её фигура как раз в моём духе, но её красный диплом совершенно не в моём духе. Потом она всё-таки устроилась на работу в соседнюю лабораторию и долго, встречаясь со мной в коридоре, смотрела на меня с откровенной ненавистью.
    Когда я впервые в 71 году оказался в Брно, то первое, что я сделал, стал выяснять, где находится Августинский монастырь, и узнал, что там сейчас располагается музей Грегора Менделя. На следующее утро я был в этом музее. Музей размещался в маленьком помещении на три комнаты. Встретил меня экскурсовод, который оказался стариком лет 85-ти в строгом костюме. Я сказал, что приехал из Москвы и хотел бы осмотреть экспонаты музея. Мы вошли в первую маленькую комнату, где практически ничего не было, кроме небольшой не очень чёткой фотографии в рамке. На ней был была изображена группа студентов. Гид показал мне пальцем на человека, стоявшего перед группой  с горшочком растения в поднятой руке, и сказал, что это - Грегор Мендель. Потом мы немного поговорили о том, о сём и перешли во вторую комнату. В этой комнате на стене висела увеличенная отретушированная копия того же самого снимка. Я ткнул пальцем в Менделя и сказал: "Вот Грегор Мендель!" Старик вздрогнул, приблизил ко мне свои близорукие глаза, положил мне голову на плечо и заплакал со словами: "Советские люди оказывается знают в лицо нашего великого Грегора Менделя". 

Как я скрипку ломал.

В наследство от деда мне досталась скрипка. Мои родители очень хотели, чтобы я учился играть на скрипке, и, когда мне исполнилось 6 лет, отдали меня на обучение хорошему другу моего деда Самуилу Давидовичу Бергельсону. Мы пришли с бабушкой в Бакинский дом офицеров, где Самуил Давидович преподавал. Он протестировал меня и сказал бабушке: "Исполнитель из него врядли получится, но теоретиком может быть он и станет". Слова его были пророческими, поскольку теоретиком я стал, правда не в области музыки.
    В шесть лет слух у меня был, но неразвитый. Немного позднее я уже мог воспроизвести практически на любом инструменте мелодию, которая мне запомнилась. Я даже научился играть на шпагате. Натягивал сильно шпагат и на нём исполнял любую мелодию. Через несколько лет самостоятельно научился играть на аккордеоне и играл похоронный марш Шопена, под который в Баку проносили покойников. Мама гонялась за мной по квартире, требуя, чтобы я прекратил исполнять похоронный марш, а я убегал от неё, не прекращая играть на немецком аккордеоне "Шулер" с красивыми перламутровыми клавишами. Но в те времена, когда меня отдали учиться скрипке, к музыке я не имел ни малейшего интереса. Особенно меня угнетало то, что меня отдали учиться скрипке, не спросив моего согласия. Я ходил на уроки сольфеджио. Мы хором пели: "Филин, филин, что не спишь? Что, задумавшись, сидишь? И в древесной густоте притаился в темноте". Вскоре я этого филина ненавидел со всей силой, на какую был способен. Спустя много лет, те пьесы, которые меня заставлял играть Самуил Давидович, например, фрагмент из первой части скрипичного концерта Вивальди, я вспоминал с большой теплотой, но тогда игра на скрипке была для меня большой мукой. Самуил Давидович разговаривал со мной ласково, как со внуком хорошего друга, но однажды он не вытерпел и сказал: "Ты понимаешь, скрипка должна рассказывать, а она у тебя трепется". После этого он эту формулу регулярно начал повторять, и я понял, что нужно брать инициативу в свои руки.
    Для начала я попробовал уронить скрипку на пол. Ничего с ней не произошло. Тогда я "уронил" скрипку со всей силой. Её отдали в починку, две недели я не ходил на уроки музыки, после чего всё возвратилось на круги своя. Я понял, что здесь нужны незаурядные интеллектуальные усилия, и в конце концов в моей голове созрел, как сейчас принято говорить, бизнес-план. Наша соседка Клара Моисеевна весом килограмм в 150 каждый день днём приходила к моей бабушке поговорить за жизнь. У нас в углу стояло большое широкое кожанное кресло, в которое Клара Моисеевна плюхалась с размаха. Обивка кресла была темносинего цвета, поэтому я подложил скрипку на это кресло в черном матерчатом футляре, чтобы она не бросалась в глаза. Клара Моисеевна благополучно опустилась на скрипку, так и не почувствовав постороннего предмета, а я в течение часа, глядя из другой комнаты, с волнением ждал, когда она встанет, для того, чтобы можно было понять насколько был удачно разработан мой бизнес-план. Регулярные посадки Клары Моисеевны продавили в кресле огромное углубление, поскольку никакие пружины не могли бесконечно сопротивляться  давлению задницы в три обхвата. Обычно из углубления в кресле Клара Моисеевна подымалась с большим трудом. Она долго раскачивалась и, упираясь ногами в пол, наклоняя туловище вперёд, пыталась нащупать ту точку равновесия, которая позволила бы ей отодрать зад от дивана. Как мне в те минуты хотелось помочь Кларе Моисеевне встать! Мне не терпелось увидеть результаты. Наконец, Клара Моисеевна понялась и, переливаясь, направилась к себе. Выждав пару минут, я вошёл в комнату и с волнением воскликнул: "Так там же лежала моя скрипка!" Мы с бабушкой бросились к креслу и обнаружили скрипку в полностью дизагреггированном состоянии. Мои занятия в Доме офицеров закончились.
    Много позднее, я узнал, что мою дедушкину скрипку сейчас можно было легко выменять на пару новых мерседесов.