Мелочь пузатая

Это был поздний брежневский период развитого социализма, когда в народе начали активно вызревать ростки коллективного индивидуализма. Индивидуализм - он вообще-то и в Африке индивидуализм, но здесь в то время индивидуализм был именно  коллективным . Был он таковым, потому, что деловым людям в те времена и шагу нельзя было ступить без взаимно-перекрёстного опыления знакомствами, идеями, товарами и пр.  У меня был товарищ детства, который сделался заведующим меховым ателье в Москве и только-только начал жить, как белый человек. Американскими сигаретами, радостями из подвалов Новоарбатского гастронома,  чёрной икрой, дорогой техникой и т.д. и т.п. можно было тогда уже  пользоваться почти что в открытую без ощущения того, что пробираешься по минному полю. И он всем этим пользовался широко и обильно.
     У них в семье появились две очень дорогие и очень породистые собачки. Это были той-терьеры, самец и самка, чёрные с коричневым. Кобеля звали Тобик, был он очень маленький, сантиметров 25, не более, но очень злой. Вообще-то он был нормальной симпатичной собачкой, но только до того момента, пока кто-то не подходил к его хозяйке ближе, чем на метр. Неважно, кто подходил, муж, близкий родственник или прохожий с улицы. Тут Тобик мгновенно зверел, верхняя и нижняя губы у него сразу уменьшались в размерах, и на первый план выступала челюсть с белыми острыми маленькими зубками, которая в такие моменты становилась похожей на вставную,  Он начинал плеваться страшными звуками, которые он мог извергать бесконечно, пока субъект не отходил от его хозяйки на расстояние, регламентированное самим Тобиком, согласно одному ему понятным принципам неэвклидовой геометрии. Пол минуты он отдыхал от проделанной работы, а потом мирно устраивался на коленях у хозяйки и снова становился похожим на маленькую добрую собачку.
     Те, кто имел счастье иметь маленьких собачек, знают, что у них аппетит приходит после еды, и нужна очень большая сила воли,чтобы не раскормить их до свинского состояния. У хозяйки такой силы воли, видимо, не было, и обе собачки периодически дважды увеличивались в ширину, оставаясь при той же длине. После очередного похода к ветеринару, который в таких случаях сильно ругался, у той-терьеров начинался очередной этап реконструкции, по завершении которого они снова становились изящными и породистыми. Потом всё это снова повторялось, поскольку настоящая любовь, как известно,  неубиваема.
     В один из таких периодов критического потолстения к моему товарищу должен был приехать один очень важно-полезный советско-литовский начальник. К его приезду тщательно подготовились: стол ломился от экзотических  напитков и блюд. Хозяин привёз его прямо с поезда на своей "Волге",  и, учитывая это обстоятельство, они сразу сели за стол. Гость был высокого роста полным мужчиной с большим мясистым носом, слегка тронутым розовато-голубоватым налётом, вызванным нежеланием ограничивать себя в напитках.
После первых нескольких рюмок с закуской  гость, который на первых порах очень скупо ронял слова, быстро разговорился и даже начал шутить. Хозяйка перешла на диван с собачками, которые к тому времени, как я уже сказал выше, вновь приобрели квадратно-гнездовую форму, а гость расхаживал по комнате, перемежая деловые разговоры с хозяином шутками и анекдотами, в основном предназначавшимися хозяйке. Гость, видимо, был тайным бабником, а мы-то с вами знаем, что после выпивки все тайные бабники становятся явными бабниками. Поэтому он  всё время пытался расшевелить весьма, надо сказать, красивую хозяйку, которая выглядела довольно мрачноватой для такого важного гостя, поскольку ей все эти гости надоели до чёртовой матери. Она абсолютно ничего не понимала в бизнесе и ей все эти гости были просто до лампочки.
    Хозяйка с собачками сидела на диване, который почти-что примыкал к середине стола. Гость после нескольких дополнительных рюмок по-видимому решил прекратить безконтактное расходование перлов своего юмора и стал постепенно приближаться к хозяйке.  Он приблизился к ней на расстояние, не превышающее тобикину неэвклидову геометрию, и целиком переключился на разговор о собаках. Сначала он рассказал о своём любимом волкодаве, который у него живёт на даче, и о том, как этот волкодав порвал на куски двух ночных грабителей. Потом он плавно перешёл на той-терьеров, зачем-то лично оскорбив Тобика, который мирно покоился на коленях у хозяйки. Он сказал: "Ну, а это, конечно, не собака, а мелочь пузатая, хрюшечка такая, похожая на копилку. ( Поступил он при этом, конечно, очень неблагородно, поскольку Тобик, учитывая  тот факт, что гость нужен хозяину для бизнеса, ни разу его не оскорбил.) Сказав это,  гость неожиданно вдруг близко придвинулся к хозяйке, задев её колени, слегка наклонился, выставил вперёд  волосатую руку,  и издал какой-то сюсюкающий звук. Ну тут Тобик уже ничего с собой поделать не мог. Он с места подскочил почти на метр (Гиннесс
отдыхает!) и вцепился зубами гостю в нос.
    Гость с висящим на носу Тобиком, хозяйка, которая чуть не уписалась от смеха, хозяин, понявший, что праздник  не удался.... Печальная история. Тобика отцепили, гостю накладывали швы в скорой помощи. Так что, может быть и пузатая, но не мелочь!  

О пользе рыбьего жира

В младенчестве я посещал спецдетский сад. Как я сейчас понимаю, детский сад был образцовым. Кормили там превосходно, но я его люто ненавидел. Это было связано с особенностью моей нахальной натуры, которая, как я полагаю, от рождения и вероятно до смерти не подвергается каким-либо модификациям.  Я ненавидел "мёртвый час" по команде. Дома я спал только тогда, когда хотел спать. Ненавидел профилактическое сидение на горшке в окружении таких же, как и я спецсидельцев. Я даже представить себе не мог, чтобы дома меня посадили на горшок "на всякий случай".  Я даже в страшном сне не мог себе вообразить, чтобы меня дома кормили тем, что я не хочу есть. И т.д.  Хотя я и родился бабником, но в этом детском саду даже девочки казались мне какими-то казённо-пресными. Однако, самым страшным для меня проклятьем детского сада был рыбий жир, который по столовой ложке, налитой в маленький стеклянный стаканчик, раз в день мы должны были выпивать перед обедом.
    В те времена, в начале 40-х, рыбий жир вместе с красным стрептоцидом и сульфидином был очень популярным средством от всего плохого для всего самого хорошего. ПРоизносили его слитно: "рибижир". Бабушка моя, имевшая кое-какое медицинское образование и работавшая даже какое-то время в регистратуре больницы, на "рибижире" была просто помешана. Ей казалось, что, если я хоть раз выпью столовую ложку рибижира, то я перестану быть таким худющим, у меня пройдёт диатез и будет много чего другого очень хорошего. Это сейчас пилюли с рыбьим жиром пахнут духами, а тот рибижир военных лет пах так отвратительно, что у меня начинались рвотные позывы просто от взгляда в ту сторону, где стояла бутылочка с рибижиром. Позднее мне пришлось наблюдать феномен любви к рибижиру. Соседский мальчик Валера, который был младше меня, вечно ходил голодным, поскольку бабушка его весила не менее 150кг, поэтому, сами понимаете, ему мало что доставалось. Так вот, когда Валера обнаруживал бутылку с рибижиром, он выпивал его залпом из горла со светящимся взором. Но я думаю, что это всё же патология, а в норме нормальные люди не должны любить рибижир.
     Надо признаться, что бабушку в отличие от рибижира я очень сильно любил. Её вообще все любили. Поэтому по понятиям деонтологии я не мог грубо отказаться от рибижира, чтобы не лишать бабушку веры в светлоё моё будущее. Жаль, что Станиславский и Немирович-Данченко не могли ознакомиться с моей артистической кухней. Они бы безусловно узнали много нового и значительно бы обогатили свой арсенал. Месяцами я талантливейшим образом разигрывал мизансцены вокруг рибижирьего вопроса, так ни разу его не выпив. Поскольку участников перформанса было двое, а зритель один, то вместо аплодисментов мои выступления заканчивались тем, что бабушка в очередной раз шла на базар, покупать мне капусту, огурцы и другие соленья для заедания рибижира.  Необычайно вкусную квашенную капусту у нас на базаре продавали молокане. Я её безумно любил. Я съедал большую часть капусты, оставлял немного на следующий день,  говоря, что у меня сегодня не получается с рибижиром, поскольку я могу вырвать всю съеденную капусту вместе с рибижиром и пользы от этого всё равно не будет. Утром я съедал остатки капусты и всё повторялось сначала.
     Излишне говорить, что свои артистические способности в детском саду я использовать не мог, поэтому мне пришлось развивать другие грани моих талантов. Рядом со мной за столиком сидели два сына директорши спецдетсада. Они были очень похожи на маму, такие же сосредоточенные и такие же толстые. Аппетит у директорских мальчиков был волчий, они ели так, как-будто обед - это  всего лишь лёгкая закуска перед другой более серьёзной едой. Впрочем, может быть это было так на самом деле, и по-настоящему они обедали у мамы за занавеской. Не буду врать: чего не знаю - того не знаю.  Но очень уж они были упитанными, что меня почти профессионально интересовало. Профессионально потому, что я вплоть до поступления в университет был страшно худым.
 Когда мы приехали в Америку, то я организовал бизнес, на котором мы с женой вдвоем делали многомиллионные обороты (разумеется, в той резервной валюте, которую пока ещё не успели заменить российским рублём, казахской теньгой или белорусским зайчиком). И уже тогда у меня было смутное ощущения, что способности, которые возникли у меня сразу, как бы на голом месте, на самом деле проявились у меня в раннем младенчестве. Сейчас, когда я пишу эти строки, уверенность во мне на этот  счёт растёт.
    Дело в том, что в первый же день наблюдений  за окружающей средой, я обратил внимание на толстых директорский мальчиков, после чего у меня возник, как сейчас говорят, бизнес-план.  В те годы московская кондитерская фабрика выпускала фантастически вкусные печенья. Печенья были тонкие, рассыпчатые, большие и на них была изображена корова с телёнком. Эти печенья обожали все без различия пола, возраста и социального происхождения. Вообще-то в детстве я был слегка аутистом и контакты мне давались не просто. Но поскольку здесь стоял вопрос о жизни и смерти, то я преодолел всё, что нужно было преодолеть, и сразу же изложил директорским детям суть моего бизнесс-плана. Я даю им обе причитающиеся мне коровки с телёнком, а они выпивают мой рибижир. У детей загорелись глаза (и рибижир, и два печенья!!) и мы ударили по рукам. И надо сказать, что директорские мальчики были прекрасными бизнес-партнёрами. Они самым честным образом выполняли взваленные на себя непосильные с моей, конечно, точки зрения обязательства.
   Через много-много лет, идя на перерыв из института, и проходя мимо другого института, расположенного напротив, я обратил внимание на одного человека, лицо которого мне показалось очень знакомым. Это был высокого роста упитанный мужчина с лоснящимися от здоровья щеками. Я никак не мог вспомнить, где я видел этого человека. Пол месяца я переодически приступал к решению этой задачи, но ничего у меня не выходило. Я не мог его вспомнить, хотя всё больше понимал, что хорошо его знаю. В институт, из которого вышел этот злосчастный мужчина, работала одна знакомая девица. Как-то я показал ей издалека этого человека. Она сказала, что институт большой, всех она знать не может, и его вроде бы никогда не видела. Через некоторое время она мне позвонила и назвала имя и фамилию этого человека. И я сразу понял, что это один из мальчиков директорши спецдетсада. Тогда же  я подумал, что мой рибижир и мои коровки явно пошли этому мальчику на пользу.
     Сейчас,  когда я научился оперировать более широкими понятиями и более современной терминологией, я могу смело сказать, что в те далёкие предвоенные и военные годы я безусловно был пионером экологически дружественного бизнеса и безотходного производства.   

Кирпич

Двоюродный брат моего отца Нодари учился в Тбилисском сельскохозяйственном институте. Политэкономию у них преподавал грузный, апоплексического вида мужчина с очень широким плоским лбом, изрезанным мелкими трещинами. Преподавателю дали прозвище "Кирпич", которое за ним закрепилось. Он наверное знал, что его так зовут, потому что в институте его никто, включая не только студентов, но и коллег- преподавателей, по-иному не называл.
    В конце семестра была лекция по политэкономии, которая носила скорее символический характер: ни зачёта, ни экзамена не было. Эта последняя лекция проходила в большом зале, где присутствовали студенты с разных факультетов.  Преподаватель, как обычно, монотонно читал лекцию, понимая, что не только его самого, но и студентов она абсолютно не интересует. Он просто честно выполнял работу, за которую получал зарплату. На задних сиденьях сидели студенты, у которых было несколько бутылок вина. Они пили это вино и тихо переговаривались. Под влиянием винных паров звуковые корреляции всё больше искажались, и пьющие студенты начали переговариваться между собой очень громко. Лектор перестал бубнить и, вопреки, своему обыкновению сделал им громкое замечание. Студенты на задних сидениях перестали говорить, но пить не перестали. Незадолго до окончания лекции, когда лектор отвернулся к доске, один из этих студентов громко произнёс: "Кирпич, кирпич!"
    Преподаватель обернулся, лицо его ещё более покраснело, он молча осмотрел на всю аудиторию, как бы без малейшего желания установить, кто крикнул. А потом громко с расстановкой произнёс: "Я - Кирпич, да? Я Кирпич! А ви все говно!" Молча собрал свои бумаги и вышел из аудитории, громко хлопнув дверью. Видимо, лектор получил несравненно большее удовольствие, чем те студенты, которые пили на лекции вино. 

Лунатик

В 1949 году путёвка в Артек на 45 дней стоила 1 800 рублей. Родители купили мне путёвку на 60 дней за 2 400 рублей. Так я оказался в Артеке. Это был первый в моей жизни пионерский лагерь, куда я согласился поехать.  И не прогадал, поскольку в лагере к детям относились почтительно, как ко взрослым. Кормили нас на убой. Меню из трёх различных вариантов обеда мы выбирали по желанию. Воздух был такой, что есть хотелось постоянно. После очень солидного ужина мы уносили из столовой кучу сухарей и печений, которые жевали, просыпаясь ночью от голода. Пионерские линейки утром и вечером не вызывали у меня раздражения, поскольку весь день можно было бывать там, где душе угодно. Лагерь не был огорожен и целыми длями я занимался тем, что искал минералы у подножья Аю-Дага. А там, надо сказать, было что искать. Я выбивал из породы огромные идеально кубические кристаллы пирита, находил много кристаллов горного хрусталя, турмалина, аметиста и много других кристаллов, в которые  безумно влюблён по сей день.
    Лагерь, в котором мы жили, находился на возвышении и  назывался Верхний лагерь. Там жили дети, не обогащённые лишним жиром. Нижний лагерь был расположен у моря, и жили там толстые дети.  Вообще-то я был достаточно здоровым, но очень худым. Теперь-то известно, что не в жире счастье, но в те времена всех худых считали потенциальными туберкулёзниками. Когда я вернулся домой после Артека, то из моей медицинской карты можно было понять, что за два месяца я поправился на 600 граммов. Отец быстро подсчитал в уме и сказал, мы заплатили 4 тысячи рублей за кг веса, что по тем временам было дороговато.
    Так или иначе, врач мне прописал спать ночью на свежем воздухе. Наряду со мной такое же предписание получил мальчик из соседнего отряда. которого я раньше не знал. Перед тем, как мы вытащили кровати на веранду, ко мне подходили несколько ребят и  сообщали мне конфиденциально, что мальчика, который будет спать рядом со мной, зовут Мошка и он лунатик. Т.е. он будет ходить ночью, не просыпаясь, и не исключено, что будет ходить по мне. Про лунатиков я  немного читал, видеть - никогда не видел. Перспектива того, что Мошка будет ходить по мне, когда я засну, меня неприятно поразила и испугала. Я стал думать, что мне делать. Единственное, что мне пришло в голову, это - большую часть ночи заговаривать Мошку, чтобы он под утро заснул, как убитый.
    Мы разлеглись по своим постелям, ярко светила луна, и мы начали разговаривать. Мошка был очень маленького роста, с чертами северных коренных народов и очень общительный.  Поскольку моя задача состояла в том, чтобы вымотать Мошку,  то я старался не говорить сам, а слушать его. Мошка мне сообщил, что он не первый срок в Артеке, что у него под мышкой громадный абсцесс,  его лечат, но вылечить пока не могут. Что он приехал из Нарьян Мара, что у него есть свои олени. Что он ходит на охоту со своим ружьём и много ещё чего рассказал очень интересного и непривычного для южанина, каким был я. Говорили мы очень долго и в какой-то момент я отвалился и заснул. Среди ночи просыпаюсь, светит луна, Мошка ходит около кровати. Тут у меня сердце ёкнуло, стал я вглядываться: с закрытыми или открытыми глазами Мошка ходит. Почувствовав на себе мой взгляд, Мошка повернулся ко мне и говорит: "Дождик накрапывает, давай кровати заносить." Я облегченно вздохнул и стал сворачивать простыни. Оказывается никакой он не был лунатик. Кто-то распустил про него слух, увидев, что он ночью ходил в туалет.
    Когда я вернулся из Артека, настроения у меня было прекрасное.  Я привёз в школу огромный китовый ус, подаренный матросами китобойной флотилии "Слава", и ящик со стеклянной крышкой, который я сам смастерил в столярном кружке в Артеке, полный невероятно красивых кристаллов,  которые сам собрал. В каждом отделении ящика была бумажка с красиво написанным названием минерала. (Правда, потом выяснилось, что преподаватели утащили домой и ус, и кристаллы). Словом впечатления мои от Артека были самыми приятными.     
    На подходе к следующему лету родители, вкусившие радость временного отсутствия забот о весьма требовательном сыне,  стали уговаривать меня поехать в специальный детский санаторий на Апшероне, где я смогу хорошо отдохнуть два, а если захочу и все три месяца. Вообще-то Всесоюзная пионерская организация им. В.И.Ленина никогда не вызывала у меня ни малейшего энтузиазма, а тут мне по-иезуитски подкинули "детский оздоровительный санаторий", и я сдался. Привезли меня в этот саноторий ближе к вечеру, а утром я был ознакомлен с правилами, в числе которых было и такое, что за плохое поведение на целый день отбирают трусы, поэтому выходить из комнаты будет нельзя. Не то, чтобы я собирался демонстрировать плохое поведение, а просто сам факт того, что у меня могут отобрать  мои трусы, привёл меня в полное исступление. Через два дня после того, как я попал в это заведение с прогрессивным педагогическим уклоном, ко мне по дороге на пляж заехали родители и привезли литровую банку шоколада. Этот шоколадный паноптикум был составлен помимо шоколада, купленного для меня родителями, из шоколада переданного мне родствениками и даже соседями. Я сказал родителям, что начал сушить сухари, и, если они меня тутже не заберут домой, то я уйду через пару дней пешком, используя компас, который я зачем-то, видимо по интуиции, захватил с собой в лагерь. Зная меня, как человека весьма решительного, родители направились к директору лагеря и объяснили, что у меня заболела близкая родственница, которую я очень люблю и которая чувствует, что в моё отсутствие может заболеть ещё сильнее. Директор сначала осторожно намекнул, что денег за путёвку они вернуть не смогут. А когда понял, что об этом никто и не просит, выпучил на нас глаза и так этим взглядом выпученных глаз провожал до самых ворот.
    В машине кроме папы, мамы, папиного знакомого и папиного шофёра была ещё здоровая бочка пива. Когда все расположились на песке и расстелили скатерть для еды, выяснилось, что оставили дома стаканы. Все сразу уставились на мою литровую банку с шоколадом, потом на меня: была типичная апшеронская жара, а пиво было холодным, потому что везли его в дубовом боченке. Тут я намёк понял, схватил вилку и стал быстро есть шоколадное пюре. Я не хотел расстраивать родителей и сообщать, что все эти два для я ни разу не ходил в столовую. Шоколад я доел, банку вымыли в море, после чего участники пикника по очереди поднимали полную банку с пивом и произносили один и тот же тост, пока не опорожнили всю эту большую бочку. Тосты произносили с очень серьёзным видом и все они были одинаковыми: "Этот маленький бокал, но с большим чувством я пью за здоровье нашего мальчика, который отличается такими строгими прынципами!" О том, что я такой принципиальный я после этого события никогда не забывал. Я объездил весь Советский Союз, был во многих странах мира. Но никогда ни разу не отдыхал ни в пионерском лагере, ни во взрослом санатории.