Честный татарин

В начале 60-х годов я переехал работать в г.Новокуйбышевск. Институт наш временно располагался на територии завода по производству синтетического спирта, который имел режимное значение и охранялся военизированной охраной. В городе число алкоголиков было закритическим. Пили все: и старики, и женщины, и дети. Как-то раз с балкона я наблюдал, как пьянные старик и старуха на карачках ползли по заснеженной мостовой, изредко подавая друг другу голос и безнадёжно пытаясь встретиться.
    Все, кто мог, пытались вынести спирт с завода. Спирт был противный, с большим количеством примесей, но пили его, не делая каких-либо отличий от магазинной водки. Однажды как-то мне довелось попробовать спирт, производимый на заводе. В то время нас несколько ребят брали на дому уроки немецкого языка у одной очень упитанной девушки-фольксдойче. Обычно после уроков некоторое время мы болтали на разные темы и пили принесённые с собой напитки. Однажды получилось так, что никто не сообразил принести с собой выпивку. Тогда девушка-преподаватель застенчиво спросила у нас, не хотим ли мы развести спирт со спиртзавода. Среди нас был один помощник начальника цеха, который сказал, что и сомневаться даже не надо. Словом, мы поболтали, как обычно, и выпили под это дело немного разведённого спирта. После этого случая в течение 2-3 суток мои лёгкие извергали невероятное количество эфира, как после тяжёлой полосной операции. Но рабочий народ у нас был закалённым и на такие мелкие неудобства внимания не обращал.
    Народные умельцы придумывали самые экзотические способы выноса спирта с завода: в грелках, в медных змеевиках, обкрученных вдоль ног и т.д. Входы на завод, растянувшийся на несколько квадратных километров, очень строго охранялись. Помню, как меня раздражало, когда охрана требовала от меня открыть портфель для осмотра. Я что-то невразумительное мычал по поводу неприкосновенности личности, но меня не понимали эти суровые на вид люди, которые с винтовками через плечо охраняли народное достояние. Впрочем, вскоре я придумал способ сделать так, чтобы мой портфель больше не обыскивали. Шагов за 10 до ворот проходной я клал пропуск в портфель и, приблизившись к охраннику на пару метров,  широким жестом открывал портфель так, чтобы он не смог разглядеть, что у меня на дне портфеля. Перед носом охранника я этот портфель захлопывал и подносил к его лицу пропуск. Ни одному из охранников не приходило после этого в голову обыскать мой портфель. Поскольку на все вносимые и выносимые детали нужен был специальный пропуск, получить который было большой морокой и потерей времени, с помощью изобретенного мною способа я мог проносить на завод и выносить с завода всё, что мне было нужно, и даже оказывал услуги товарищам. 
     Завод располагался в километрах 15 от города и ездили мы туда на специальном автобусе. Но вскоре в городе построили огромное здание института, и на заводе больше бывать мне не пришлось. Институт тоже имел охрану, но не такую строгую, как завод. Я очень часто работал  по ночам и урывками спал на огромном письменном столе в своём кабинете. У меня были хорошие отношения с охранниками. Часто я спускался ночью в вестибюль и пил с ними чай, прихватывая заранее купленные шоколадные конфеты. Когда через несколько лет я уезжал работать в Москву, пожилая женщина-охранница подарила мне невероятно тёплый джемпер из верблюжей шерсти. Оказывается она знала, что я уезжаю и специально для меня его вязала. Я был невероятно расстроган. Словом отношения у меня с охранниками были очень тёплыми, дружескими.
     Одним из охранников работал здоровенный татарин с широким, свирепым лицом, но с добрыми глазами. По-русски говорил он с сильным татарским акцентом. Видно было, что он не из городских. Однажды я ему сказал,  что мне кажется как-будто я видел его среди охранников завода. Он подтвердил это и рассказал мне свою историю. Он работал на заводе и ходил в отличниках.  Однажды, когда он охранял ворота завода, подъехала машина, В десятке метров от машины стоял начальник охраны завода, который закричал: " Можешь пропускать, я проверил." Но поскольку по инструкции охранник должен был осмотреть кузов машины, то татарин ухвалился за борт и стал шарить в кузове. В кузове стояли огромные бутыли со спиртом.  Начальник, увидя, что татарин залез в кузов, побежал к воротам, матюкаясь, открыл ворота и стал кричать шофёру, чтобы тот проезжал. Тогда татарин снял с плеча винтовку, передёрнул затвор и всадил пулю в начальничью задницу. На выстрел сбежалось много народу. Кроме охранников на заводе присутствовала специальная группа кагэбэшников на предмет возникновения чрезвычайных ситуаций. Незаконно вывозимый спирт был обнаружен и зафиксирован. Начальника охраны отправили в больницу и, не дожидаясь его выздоровления, уволили. Нашего татарина наградили ценным подарком, почётной грамотой и путёвкой в санаторий. Но не прошло и месяца, как его уволили по сокращению штатов.
    По лицу сидящего передо мной человека было видно, что осознание происшедшего с ним значительно превышает его умственные возможности. Он смотрел на меня доверительно, с надеждой, что я, как учёный, смогу объяснить ему, почему его уволили после ценного подарка и грамоты. Мне не хотелось его разочаровывать, я интенсивно работал мозгами, и старался не показать, что меня душит хохот. В итоге ничего я не смог лучшего придумать, как сказать: "Наверное новый начальник боялся, что вы выстрелите ему в зад." Сторож татарин сразу же приосанился, уставился взглядом в сторону и надолго замолк. Потом он повернулся ко мне и сказал: "Если он хотел начать нечестный жизни вести, то я бы стрелял, конечно же." И видно по нему было, что мы с ним сообща вроде бы правильно объяснили причину его увольнения, которую до разговора со мной он не мог понять и переварить.

Как я занимался плагиатом.

В десятом классе у нас литературу преподавала, как мне кажется очень хорошая тётка. Звали её Раиса Осиповна. Она была высокой, дородной дамой с широким лицом и маленькими круглыми глазами. Своим надменным видом она была похожа на какую-то важную фройлену из царского окружения. Кстати, с одной настоящей фройленой я был знаком. Анна Ивановна была белошвейкой. Руки, шея и уши Анны Ивановны были усыпаны необыкновенно красивыми и не по стране тогдашего её обитания большими бриллиантовыми украшениями, которые я хорошо помню и сейчас по прошествии 60 лет. Она появлялась у нас в доме раз в пол года шить на бабушкиной зингеровской швейной машинке рубашки, наволочки, простыни и пр. для нашей семьи.
     Так вот, Раиса Осиповна обожала великую русскую литературу и не обожала, можно сказать не переносила, прямых или косвенных потомков героев этой литературы. И, видимо, было за что. Литература преподавалась таким свирепо-тупым образом, что большую часть "Бориса Годунова", "Горе от ума", всё "Слово о полку Игореве" на старославянском языке и пр. я выучил наизусть и до сих пор помню только потому, что, имея в то время феноменальную память, я предлагал преподавателям поставить мне пятёрку в четверть, если я к следующему уроку выучу наизусь такое-то большое произведение. Преподаватели у нас часто менялись.  Но кто бы не преподавал в нашем классе литературу - молодая девица, только что закончившая пединститут, или же злобная загогулина по имени Марья Ивановна - все ловились на мою приманку. Вместо того, чтобы послать меня подальше или даже выгнать из класса за  нахальство, все с одинаковой интонацией восклицали: "Не выучишь! Не вы- у-чишь!" А я, как назло, всегда выучивал и декламировал без запинки. В сочинениях по литературе нужно было раскрывать образы "лишнего человека" и многих других человеков, причём со вступлением, заключением и другими подразделами, так что от литературы не оставалось ничего кроме желания поскорее отделаться от этих мучений.
     Почему Раиса Осиповна внутренне не переносила учеников, я понял значительно позднее, когда окреп умом. Поскольку все эти домашние и школьные сочинения регламентировались какими-то идиотами из министерства школьного образования, то через все эти разделы, штампы, направления и уточнения у учеников появлялось неодолимое желание выражаться каким-то невероятно бюрократическим языком. И все ученики дружно шли в библиотеки и переписывали формулировки из учебников для техникумов и институтов. Каждый из учеников думал, удовлетворительно оглядывая написанное: "Здорово я здесь закрутил", совершенно не догадываясь, что также здорово закрутили не только его соседи по классу, но и в других параллельных классах этой школы, в других школах этого города и, не исключено, что во всех городах 1/7 суши. Каково было таким любителям великой русской литературы, каковой была Раиса Осиповна, в миллионный раз видеть одни и те же тексты, в разнообразие которых вносили свой печальный вклад лишь грамматические ошибки, руководить производством которых даже в те великие времена никто не додумался. 
      Я несколько раз также, как и все, вычитывал правильные формулировки из учебников, но мне это быстро надоело, чему в немалой степени способствовала моя страсть быть непохожим на коллектив, как вообще, так и в частности. Как-то раз за пару дней до очередного сочинения по литературе я нашёл в домашней библиотеке книгу историка В.Соловьева, где мне запомнился кусок о том, что литературные произведения деляться на такие, которые созданы как бы вне времени, например, рассказ И.Тургенева "Собака", и такие, которые нельзя отделить от времени, о котором они повествуют. Так получилось, что я собирался в очередной раз не пойти в школу, но бабушка почему-то на этот раз меня погнала в школу. Обычно я с утра начинал канючить,что мне сегодня неохота идти в школу. Бабушка у меня была такая сердобольная, а по отношению ко мне особенно,  что махнув на меня рукой, разрешала мне оставаться дома. На следующий день в класс приходила завуч и вела меня в учительскую, где я должен был звонить родителям, чтобы они объяснили причину моей неявки. Бабушка тутже улавливала, что к чему, и быстро спрашивала меня: "Ухо болело или температура была?" Если я говорил "нет", то в этом конкретном случае ухо болело. Если я говорил "да", то значит температура была. Короче в тот день бабушка безальтернативно погнала меня в школу и потому я был к сочинению совершенно не подготовлен.
     Помню в тот раз  мне  никак нельзя было получить плохую оценку по сочинению. Поскольку я ничего не учил по теме сочинения, надеясь остаться дома, то мне ничего не оставалось делать, как начать развивать мысли недавно прочитанного мною с большим интересом Владимира Соловьёва. Я так углубился в это новое для меня дело и так увлёкся неожиданно распахнувшимися передо мной вратами мира творчества, что по-моему перещеголял классика, притягивая к обоснованию чужих мыслей и ростков моей творческой иниативы, появившихся на этой богатой навозом классического знания  почве, всё, что я знал в области литературной. А читал вообще-то я немало. Если бы не полное отсутствие у меня в то время чувства юмора и знания жизни, то я конечно оставил бы это сочинение на память потомкам. В крайнем случае выкрал бы его. Но тогда моя творческая фантазия, светившаяся в беспросветной мгле обыденности в течение двух уроков подряд,  тутже загасла со звонком на перемену, аннигилировавшись в прекрасной формуле:" ну, слава богу, отбоярился, кажется!"  
     Через несколько дней на перемене меня окружили ученики первого десятого класса и начали допытываться, что я такого написал в сочинении, что Раиса Осиповна совершенно рехнулась на этой почве. "Она весь урок в нашем классе говорила только о тебе!" История повторилась на следующей перемене со вторым десятым классом. Наш десятый был третьим. Что дальше происходило, говорить мне не хочется, поскольку с годами я стал болезненно скромным. Тогда я не понимал, что всё это был чистой воды плагиат. И то, что для Раисы Осиповны, которая, кстати, В.Соловьева не читала или читала и забыла, моё сочинение было яркой свечой во мраке серости, которую она терпеливо ненавидела, я понял значительно позднее, когда осознал по-настоящему, что такое серость и как она может облеплять и не давать дышать. Тогда же я понял, почему такое огромное число талантов сбежало с великой родины,  руководимой такими блестящими менеджерами.    
.......................................
Следующий случай нахального плагиата произошёл со мной уже в университете. За всё время учёбы я записал одну-единственную лекцию. Это было в первый урок первого дня обучения на первом курсе. Больше я никогда этими глупостями не увлекался. Учиться я ненавидел. Ко всем экзаменам готовился в ночь перед событием. И как-то раз получилось так, что я познакомился с невероятно симпатичной девицей, и в течение нескольких дней ничем иным не мог заниматься, кроме как сидением на бульварной скамейке и обсуждением разных животрепещущих тем с воркованием и разглядыванием блестящего под луной моря. Как раз в ночь перед экзаменом по политэкономии мы с этой девицей поссорились. Я пришёл поздно домой с плохим настроением и обнаружил, что у меня нет ни учебника по политэкономии, ни курса лекций, которые я обычно у кого-то одалживал на ночь.
     Я стал лихорадочно копаться в обширной домашней библиотеке, в основном оставшейся от деда, и обнаружил учебник ревизиониста Бернштейна "Предпосылки социализма и что-то такое". Бернштейн был очень знаменитым ревизионистом, который нахально и злобно критиковал такого большого человека у Советской власти, каким был Карл Маркс, и, разумеется, на одной седьмой суши не печатался. Поскольку ничего больше по политэкономии у меня не было, я всю ночь читал Бернштейна и на утро пошёл на экзамен с распухшей головой. Когда дошла очередь до меня, то я стал виртуозно мешать уворованное у Бернштейна, с прочитанным в газетах и услышанным на лекцих по политэкономии в то время, когда я не спал, опершись рукой о подбородок.
    Фамилия преподавателя, кажется, была Тютин. Тютин слушал меня с откровенным обожанием, не отрывая глаз от моего свободно болтающегося языка. Сомнения в том, что я получил заслуженную пятёрку, может  возникнуть только у читателя, злобно ненавидящего всех советских преподавателей скопом. В то время я был настолько занят обсасыванием мозговых костей Бернштайна, что мне в голову придти не могло, что Раиса Осиповная и Тютин - жертвы двух аутентичных клинических случаев.
    Клянусь всем, чем нужно поклясться, чтобы поверили: никогда больше в жизни я плагиатом не занимался. Я - автор 200 научных статей и книг, а также более 50 изобретений. Если кто-то обнаружит среди этого вороха бумаг и идей плагиат (кроме честно описанных мною двух случаев), может получить у меня бесплатно мой любимый Мерседес S-500.