«СЕЛИМА И ЗЕЛИМАТ УМЕРЛИ В ОДИН ДЕНЬ, ОТ ГОЛОДА»

Текст: Руслан Коканаев via Хамзат Асабаев

Второй день праздника разговения, день приездов и поездок в гости. Приехала бабушка из Наурского района, вдова моего родственника, умершего два года назад. Святой был человек. Прожили вместе всю жизнь. Четверых сыновей вырастили и дочь. Все уже со своими семьями.

А она осталась одна. Скучает естественно…

Села за стол, задумалась и говорит:

— Вот если ли бы тогда, в депортации, сказали, что когда-то будут такие столы и не будет проблемы с едой, не поверила бы… Да что ты, какие там столы? Зернышко кукурузы было находкой…

Я не мешал, слушал, потому что каждое слово такого человека — это колокол, который звучит в сердце каждого вайнаха.

— Когда нас привезли, поселили кого куда. Чеченцы жили в маленьких халупах. Их так и узнавали. Отец был крепкий человек, помню его широкие плечи. Мы жили в такой же халупе, мазанке.

Тогда мужчин забирали в трудовую армию. Один наш сосед, наш земляк, назвал фамилию нашего отца, и его записали в эту армию. Но если бы он ушел, мы бы умерли с голоду.

Мы ушли в соседнее село. Там был совхоз военный, оттуда не забирали. Нас было пятеро. Отец, мать и нас трое сестер. Я (Сапият), мне было восемь лет, сестра Селима семи лет и Зелимат шести лет.

За то, что ушли без разрешения, нас лишили хлебного пайка. Отец с мамой пошли на работу, им давали по двести граммов. Мать свое отдавала нам, а отца просила, чтобы он сам питался, а он пытался поддержать мать, отдавал ей все и нам. Мы хотели, чтобы он был здоров, но он не слушал. Был страшный голод. Отец заболел от голода. Мы ничего не могли сделать. Он умер. Умерших никто не хоронил. Мы сделали это сами, мама и мы, сестры.

Остались одни.

Мать работала на зернотоку. Она как-то собрала килограммов двадцать пшеницы. Ей дали на работе. Это была наша надежда дожить до весны. Мы сами не ели ее. Оставляли на черный день.

И он настал.

Мать попросила соседа — чеченца, нашего земляка, — перемолоть ее в муку. Сосед забрал и пропал. Говорил, что скоро принесет муку, что вот-вот… Как мы ее ждали тогда…

Обе сестренки заболели от голода.

Зелимат уже не могла говорить. А Селима, помню, позвала меня как-то и тоненьким голосом сказала: «Когда я умру, дай за меня милостыню. Мама не сделает, она будет прятать».

Они умерли в одни день, от голода. Я помню, как мать завернула, Селиму в единственную привезенную из дому простынь, а на Зелимат надела ее чистые вещи. Меня не пустила.

Сперва она взвалила на себя Селиму и унесла ее. Потом вернулась за Зелимат.

Так мы остались одни. Я и мама.

Однажды заболела и мама. Не знаю, что было с ней. Помню, как она кричала, а я ничего не могла сделать. Я гладила ее и лежала рядом. Потом она затихла.

Утром я проснулась оттого, что какой-то мужчина, меня разбудил. Почувствовала, что бок, которым я прислонилась к матери, был холодным. Мужчина сказал, что за селом дают хлеб.

Я вскочила и убежала.

Больше я маму не видела. Ждала там целый день. Никто не пришел. Я уснула в овраге там и проснулась уже вечером. Потом заблудилась. Шла, шла и вышла на какое-то село. Там нашла маленький двор. Это были чеченцы, и они подсказали, куда идти.

Дома никого не было. Я осталась одна. Мне было девять лет.

Не знаю, сколько я так жила.

Однажды соседка, русская женщина, была, пришла и увела меня к себе. Устроила на работу в хлебозавод. Стало легче.

Но нашелся, опять среди наших, один «доброхот», который наврал начальству, что я болею, и меня выставили.

Тогда, помню, был председатель колхоза, звали его Андрей, сказал: «Пойдешь ко мне жить?» Я согласилась, у него были две дочери, мои ровесницы. Так я дожила до весны. А весной я попросилась в детский дом…

В детском доме ее нашел родственник, дядя. Он работал где-то на шахте. Он ее забрал. А домой она вернулась уже с его семьей. Я слушал и думал, сколько же еще нерассказанных историй, сколько боли и горя… Она даже не плакала. Спокойно рассказывала, как бы про себя. Видимо, все уже много раз пережила внутри. Просто села за стол и к слову вспомнила. Для нас это потрясение, для них реальность. И каждый из них может такое же рассказать. Каждый.

Кстати, она нашла того, который унес пшеницу у них тогда. Тут, в наше уже время, после депортации. Говорит, ничего ему не сказала. Простила все. Говорит, время было такое. Люди не знали, что делали. Так-то вот…