В краткой форме, буквально за 10-15 минут чтения, историк, диссидент-марксист Валерий Ронкин попытался в своей работе «Размышления о социальной сути государства» изложить причины возникновения греческой демократии, которая послужила основой для европейской цивилизации.
Происхождение античной (прежде всего афинской) демократии до сих пор является загадкой. «Ряд соображений позволяет полагать, что античное общество было не правилом, а исключением на магистральном общечеловеческом пути развития. Ни классическая Греция, ни Рим не были непосредственными продолжателями крито-микенских и этрусских обществ независимо от степени влияния последних на их материальную и духовную культуру» («Проблемы истории докапиталистических обществ». 1968. с. 647).
Историками было выяснено, что предшественники античной цивилизации — Критская и Микенская, принципиально ни чем не отличались от других восточных деспотий. Только некая социальная «мутация», произошедшая в античном обществе на каком-то этапе его развития, предопределила особый европейский путь. «Микенская бюрократическая монархия исчезла при загадочных обстоятельствах примерно в конце XII в. до н.э. Власть гомеровских «басилеев» была уже явлением принципиально иного порядка. Начиная с этого момента, исторические пути Греции и стран Ближнего Востока резко расходятся» (Андреев. Гомеровское общество. 2004 с.18).
Уникальный путь развития античного общества предопределили географические и природные условия древней Греции, её предыстория, идеология племен, населявших её.
В результате краха Микенского государства население его территориальных общин осталось без властной вертикали. Природные условия Греции были таковы, что основное население обитало в межгорных анклавах. На какое-то время крестьянские общины оказались почти изолированы. Но после краха Микенского государства население сохранило аграрные навыки, технологию обработки металла, традиции различных ремесел. Известно было и частное владение землёй. В XI–X вв. до н.э. на территории Греции появляется железо – металл гораздо более доступный и качественный, нежели бронза.
Главы общин – басилеи, судя по Гомеру, не особенно отличались от других членов общин. У входа во «дворец» Одиссея красуется большая навозная куча, в дом запросто заходят нищие и бродяги. Полом служит утоптанная земля. В доме отсутствует кухня – все приготовления к трапезе происходят либо во дворе, либо в самой трапезной (Андреев Ю.В. История древнего мира. 1989.с.335).
Ограниченность материальных ресурсов даже самых могущественных и богатых гомеровских басилеев, объясняет то, что в Греции не привился институт военных дружин, сыгравший важную роль в становлении восточных деспотий и феодальных монархий Европы V–VII веков. Место «царских» дружин там заменяет народное ополчение, в котором участвовало всё мужское население полиса. Это стало возможным при сравнительной дешевизне железного оружия.
Дружины же набирались частным образом и использовались для грабительских набегов в земли соседей, пиратства и далёких заморских экспедиций. Такие дружины «подрабатывали» и в качестве наёмников в государствах Ближнего Востока возможно уже с IX–VIII вв. (Согомонов А.Ю. ВДИ.№1,1985.с.8). Греческая колонизация началась после падения Микенского царства, когда греческие беженцы оказались в Малой Азии, где они основали поселения. Продолжалась она и в последующее время. Переселенцы поддерживали связь со своей родиной. Греческие колонии снимали демографическое давление и конкуренцию за земельные наделы. Местным населением они были терпимы, как поставщики ремесленной продукции.
Большую роль в развитии греческой демократии сыграло и то, что «пертурбации на Ближнем Востоке (взаимные державные притязания хеттов, ассирийцев, мидян, персов) отдалили более чем на полтысячелетия вмешательство восточных деспотий в греческие дела» (Фролов Э.Д. Рождение греческого полиса. 1988. с.64).
Географическая активность греческого населения способствовала культурным заимствованиям. В VIII- VII вв. до н.э. в Греции с некоторыми изменениями заимствуется финикийский алфавит, судостроение, чуть позже – чеканка монеты.
Родовые связи у греков начинают отмирать очень рано, род распался уже к XI в. до н.э. На смену ему приходит соседская община, а затем и гетерии (дружеские сообщества, сохранившиеся как пережиток инициационных мужских союзов). Возможно, с гетериями были связаны и авантюрные дружины, о которых говорилось выше.
Друга зови на пирушку, врага обходи приглашеньем.
Тех, кто с тобой живёт по соседству, зови непременно:
Если несчастье случится, — когда ещё пояс подвяжет
Свойственник твой! А сосед и без пояса явится тотчас.
Это слова Гесиода (Труды и дни. 342), который жил около 700 лет до н.э.
Отмирание родовых связей тесно связано с укреплением частной собственности на землю. «Широкое распространение в греческом сельском хозяйстве того времени многолетних культур, прежде всего масличных и винограда, неуклонно вели к закреплению земельных участков за их владельцами». (Андреев В.Ю. Гомеровское о-во, с.230).
Не меньшее значение имело и то, что добыча, награбленная пиратами, вознаграждения наёмников, служивших «за границей», доходы купцов и ремесленников не могли становиться ни общинной, ни государственной собственностью. Родовые связи не только подвергались постепенной эрозии, но и сознательно разрушались как некоторыми тиранами, так и представителями демократии (согласно преданию, легендарный афинский царь Тесей объединил родовые (клановые, тейповые) союзы и вместо этого ввёл деление на евпатридов (знать), геоморов (крестьян) и демиургов (ремесленников), Клисфен (600-565 гг.) постановил, что каждый афинянин должен был присоединять к своему имени не родовое имя отца, а название своего дема – самой мелкой единицей территориального управления). (Словарь античности. М.1992. с.174).
Купцы и ремесленники существовали в порах любого, самого деспотического, общества, не разрушая его, если это общество опиралось на рентную экономику: сельское хозяйство или иные природные ресурсы – соль, руду, меха, бортничество. Предлагая держать купцов под строгим контролем государства (чиновничества), древнекитайский апологет деспотии — Ян Шан всё-таки считал купечество необходимым элементом государства. По-иному относился он к ремесленникам: «Если на сто человек, посвятивших себя земледелию и войне, приходится лишь один, овладевший ремеслом, то вся сотня станет лениться пахать и воевать. Народ пристрастился к красноречию, стал находить удовольствие в учёбе, занялся торговлей, начал овладевать ремеслами и стал уклоняться от земледелия и войны».
Такое отношение к ремесленникам объясняется не только страхом перед «развращающей и расслабляющей» роскошью. Ремесленник, в наибольшей степени зависевший от своего собственного умения, в той же степени проявлял личностное начало, как и те, кто «пристрастился к красноречию, начал находить удовольствие в учёбе». Это в наименьшей степени соответствовало идее всесильного государства.
Что касается пристрастия к красноречию и учёбе, то «у греков слово «схоле» (отсюда русское – «школа») означало и свободное время, и интеллектуальные занятия» (Фролов Э.Д. Факел Прометея.1981 с. 9).
Ремесло могло развиваться и на подневольном труде: храмовое, дворцовое, вотчинное, на подневольном труде могло существовать и горное дело, но в таких условиях оно никогда не становилось существенной частью экономики. В отличие от ликвидного, купеческого или ссудного, капитала, ремесленник должен вкладывать в своё производство некий капитал (прежде всего — освоение навыков), который моментально не окупается. Поэтому свободный ремесленник существовал только там, где он мог обеспечить себе независимость, а независимость он мог обеспечить только в том случае, если ремесло составляло существенную часть экономики региона. Такие условия создались в античных полисах Греции и Рима. Греческие города-государства, не обеспечивавшие себя даже хлебом, жили целиком за счёт ремесла, даже экспорт вина и масла требовал большого количества качественных амфор.
Особенно следует остановиться на греческой идеологии. Основная мифологема греческой мифологии связана с представлением о судьбе. Они существовали и в других древних мифологиях, но в египетской или месопотамской «судьбами» заведовали боги, которые могли помочь человеку, или погубить его. В греческих представлениях «Мойра (судьба) оказывалась как бы высшей силой, стоящей даже над верховными богами, поскольку каждый из них имел свою «мойру», пределами которой ограничивалась его власть» (Горан В.П. Древнегреческая мифологема судьбы. 1990 с.296). В гомеровском эпосе нет ни одной попытки умолить «мойру» или «айсу», даже тогда, когда они кажутся живыми существами» (там же, с. 205). В Греции, как и позднее, в Риме, существовал культ оракулов. Но оракулы давали столь двусмысленные предсказания, что человек должен был выбирать сам. Безусловно, в реальности всё было далеко не так однозначно, с просьбами-заклинаниями обращались и к Зевсу, и к Асклепию, и к Деметре. И всё же представление о неумолимости судьбы не оставляло человеку ничего, кроме попыток испытывать её, что по существу расколдовывало мир и открывало дорогу рациональному мышлению.
«Ростки рационализма обнаруживаются уже у Гомера, но самое торжество его относится к следующей эпохе (VIII– VI вв. до н.э.)» (Фролов Э.О. Факел …с.44).
Гесиод прославляет труд, как источник праведного богатства:
Труд человеку стада добывает и всякий достаток,
Если трудиться ты будешь, то будешь гораздо милее
Вечным богам, как и людям: бездельники всякому мерзки.
Нет никакого позора в работе – позорно безделье,
Если ты трудишься – скоро богатым, на зависть ленивцам
Станешь. (Труды … 310 и сл.).
Он даже полагает существование двух богинь спора – Эрид. Одна из них «свирепые войны и злую вражду вызывает… Люди не любят её». Другая – «способна принудить к труду и ленивого даже»,
Видит ленивец, что рядом другой близ него богатеет,
Станет и сам торопиться с посадками, с севом, с устройством
Дома. Сосед соревнует соседу, который к богатству
Сердцем стремится. Вот эта Эрида для смертных полезна. (10 – 30).
Гесиод был зажиточным крестьянином («кулаком»). Но и гомеровский Одиссей, царь Итаки, готов вызвать спесивого жениха на соревнование по косьбе и пахоте (XVIII. 366 сл.). Снова цитирую «Труды и дни» Гесиода:
Там же, где суд справедливый находит и житель туземный,
И чужестранец, где правды никто никогда не приступит, —
Там государство цветёт, и в нём процветают народы;
Мир, воспитанью способствуя юношей, царствует в крае. (225 сл.).
Сегодня подобные взгляды, ставшие основой европейской цивилизации, у нас, в России, ещё многими расцениваются как проявление бездуховности.
Однако вернемся в древнюю Грецию. «Исследователь права А.Фердросс писал, что у Гесиода номос (обычай) и дике (закон) образуют порядок правового долженствования, а биа – порядок причинности (и, следовательно, необходимости) неразумной природы. Животные действуют всегда по порядку биа и совершенно не могут его нарушить, тогда как люди, хотя и должны жить по порядку дике, однако могут действовать и вопреки нему» (История политических и правовых учений. Древний мир. 1985 с.215).
Как уже говорилось, характером рельефа Греция была разделена на межгорные анклавы, в которых и началось формирование полисной государственности. Именно сравнительная малочисленность населения таких анклавов привела к тому, что греческий полис не стал только городом. Полис стал сосредоточением всей общественной жизни государства, включая в себя и окружающее население и территорию. Хотя верховная власть в полисах первоначально принадлежала аристократии, народное собрание (по существу собрание воинов) – «агора» продолжало созываться, чтобы одобрить принятые решения. По замечанию Ю.Андреева (Гомеровское … с.333) «отсутствие агоры у циклопов в глазах Одиссея есть признак величайшей дикости».
«Семь мудрецов» Греции (VII- VIв. до н.э.) в своих кратких изречениях сформулировали уже вполне рациональные и светские по своему духу этические и политические сентенции мирской практической мудрости. В том числе, и относительно полисной жизни её законов и порядка. Их продолжатели – Пифагор и Гераклит рационально подошли к выбору критерия «что есть лучший», «благородный», «добронравный» (старинные синонимы слова «аристократ»). Вместо традиционных иррациональных критериев превосходства по праву рождения (по «крови») ими были выбраны критерии интеллектуальные, что, хотя бы потенциально, превращало аристократию из замкнутой касты в открытое множество (История политических и правовых учений. Древний мир. 1985. с.215, 221).
Итак, греческий феномен, говоря словами М.Вебера, положил начало «расколдовыванию» мира. Далее речь пойдёт преимущественно об Афинах, где демократические традиции проявились наиболее плодотворно. Один из семи мудрецов, Солон (638-559 г. до н.э.), провёл отмену долгов и запретил в дальнейшем обеспечение ссуды личной кабалой. Подобные законы против долгового рабства в той или иной форме принимались и в восточных деспотиях, там это происходило в основном из фискальных соображений, т.к. попавший в частное рабство переставал платить налог государству. В сравнительно маленьких Афинах этот закон преследовал другую цель – сплочение народа, в том числе и против рабов — иноплеменников. Ещё более рациональным был закон о замене деления граждан на имущественные категории вместо «кастовых», по знатности или роду деятельности.
Успеху демоса сопутствовало и то, что городские ремесленники и крестьяне, несмотря на разные интересы, умели объединяться против знати. На протяжении многих лет советская история апеллировала к классовой борьбе (которая действительно имела место) и сознательно не обращала внимания на классовые компромиссы знати и демоса, богатых и бедных, о чём свидетельствует многовековая история греческой демократии. Вождями демоса неизменно оказывались выходцы из знатных фамилий.
Особо следует отметить способность демоса к осознанию своих общих интересов. Непреклонность знатных и богатых толкала демос в руки демагогов, которым иногда удавалось стать тиранами, отчего страдали и верхи, и низы. Рациональные афиняне, как и граждане других демократических полисов, предпочитали умерить свои притязания (и с той, и с другой стороны), чтобы избежать большего зла.
Пример рациональной способности афинян к самоорганизации приводит Э.Фролов, опираясь на сообщение Ксенофонта. «Персидский полководец Кир боролся за престол со своим братом. Для чего нанял большой отряд греческих воинов. В решающей битве (401 г. до н.э.) Кир погиб, а греческие военачальники были предательски захвачены персами. В этих условиях одни, в чужой стране, наёмники не растерялись и сумели сорганизоваться и пробиться на родину именно потому, что они вели себя как самодеятельный коллектив, способный к самостоятельному существованию, даже вне полиса» (Рождение… с.7).
Самоорганизация – это, прежде всего, умение договариваться. Та или иная степень организации существует в любом обществе. В греческом обществе существовала рациональная социальная солидарность, как плебса, так и аристократии. В восточных государствах организация предполагает либо «харизму», либо насилие. Демократия – это договор, достигаемый посредством дискуссии. Именно поэтому, хотя у многих древних народов существовала математика, доказательной эта наука стала только у греков. Жрецы Египта или Вавилонии только вещали – доказывать им и в голову не приходило. Им верили на слово. Доказательный метод – это и переход от общего к частному и, наоборот – от частного к общему, в значительной мере стимулировал логическое мышление.
Римское государство возникало под сильным идеологическим влиянием Греции, ибо греческими колониями был усеян почти весь Апеннинский п-ов. Первоначально римскую общину возглавляли цари, но затем Рим стал аристократической республикой. Как и в Греции там началась борьба плебса и аристократии. Когда в середине V в. до н.э. римские плебеи потребовали составления писаного законодательства, в Грецию были направлены римские посланцы для ознакомления с законами Солона. Результаты этого ознакомления были использованы для составления знаменитых Законов XII таблиц.
В Греции демократия пала в результате борьбы Афин за всегреческую гегемонию. В Риме разгром движения Гракхов за наделение крестьян землёй фактически привел к власти диктатора Суллу, жертвами которого стали вчерашние классовые противники Гракхов.
Греческая демократия оставила после себя важные принципы: выборность носителей власти, принятие решений большинством голосов, состязательность судебного процесса с участием присяжных. В Риме эти принципы, как и принципы гражданского и имущественного права были детализованы и широко применялись на всей территории огромной империи. Значительным достижением римской юридической мысли было деление права на публичное (относящееся к пользе государства) и частное (относящееся к пользе отдельных лиц)».
06.30.2016 20:15
В Лос-Анджелесе в возрасте 87 лет скончался знаменитый социолог и футуролог Элвин Тоффлер. Он справедливо считался пророком постиндустриальной эры, которую ярко описывал в своих книгах, начиная с самой прославленной – “Шок будущего” (1970), ставшей мировым бестселлером. То же произошло и с последующими трудами. Так, “Третья волна” (1980) обсуждалась на специальной конференции в Пекине, которую созвал китайский премьер-министр.
Тоффлер пришел в науку окольными путями. Сын польских эмигрантов, он в юности писал стихи и рассказы, с большим трудом окончил университет, но вместо академической карьеры выбрал пролетарскую. Выучившись на сварщика, Тоффлер работал на заводах Кливленда. Первая его публикация была в журнале “Индустрия и сварка”. Вскоре он перебрался в более престижные издания. В 1964-м в “Плейбое” появилось его интервью с Набоковым, до сих считающееся лучшим в истории журнала.
Зная – в отличие от социологов-профессоров – индустриальную Америку изнутри, Тоффлер лучше многих разбирался в ее проблемах и смелее других предсказывал крах этой модели общества в огне третьей – постиндустриальной – революции. Оставив шарлатанам предсказывать конкретные черты будущего, он обрисовал череду фундаментальных перемен, которые определят жизнь XXI века. Сегодня особенно интересно взглянуть на этот набор идей, потому что многие из них стали жгуче актуальными сейчас, в период ожесточенной президентской кампании в США.
К концу ХХ века, считал Тоффлер, Америка попала в ситуацию, схожую с той, в которой она была накануне своей революции. Тогда ей предстояло перейти из аграрного общества в индустриальное, сейчас страна должна совершить скачок в информационный век. Только совершив структурные технологические, политические, а главное психологические преобразования, Америка сможет удержаться на гребне потока тех постиндустриальных перемен, что уже омывают земной шар.
Прежняя “индуст-реальность”, по каламбурному термину Тоффлера, собиралась из отдельных деталей, как автомобиль на конвейерах Форда. Соответственно и все ее элементы должно были быть стандартными, взаимозаменяемыми, как сталинские “винтики”. Продукт массового общества, созданная массами и для масс, она обоготворила фабрику. Но в центре постиндустриальной цивилизации уже производство не вещей, а информации, поэтому собственно "на фабрике" сегодня работает лишь 8,5 процентов американцев.
Наиболее впечатляющие построения Тоффлера связаны с онтологическими характеристиками нового мира. Постиндустриальная реальность, утверждает он, создает себя, меняя основные параметры бытия – время и пространство.
Возьмем, скажем, гордость индустриальной эры – город, который Корбюзье называл “мастерской духа, где создаются лучшие произведения Вселенной”. Современный мегалополис – шедевр тонкого искусства обращения с пространством. Ведь город требует управления миллионными толпами, а значит, и создания сложной дорожной сети, распределения транспортных потоков, архитектурного членения районов. Однако это искусство ни к чему информационной цивилизации. Если вместо людей и товаров производится и перемещается информация, то не так уж нужны ни дороги, ни города. Неслучайно перепись еще 1990 года впервые зафиксировала в США превышение пригородного населения над городским.
То же самое происходит и со временем. Постиндустриальная цивилизация меньше нуждается в синхронизации трудовых усилий, поэтому она упраздняет главную добродетель своей предшественницы – пунктуальность. Люди постепенно заменяют механическое время более удобным им биологическим. Все меньше ниточек привязывает нас к жесткому расписанию труда и досуга. На смену социальным ритмам машинной цивилизации приходят новые темпоральные структуры, основанные на индивидуальном ощущении времени. Каждый живет в своей временной капсуле, по своим часам, со своим ощущением длительности.
В информационной цивилизации и время, и пространство каждый кроит по себе. Поэтому если промышленная эра с ее массовым производством и массовым потреблением требовала коллектива, то теперь общество распадается на мириады особей, каждая из которых защищает и культивирует свою инакость в интимной среде – у себя дома.Если "индуст-реальность" строилась вокруг фабрики, то центр информационной цивилизации – дом, обыкновенный частный дом, который может стоять где угодно. И если раньше дом находился рядом с работой, то теперь десятки миллионов американцев берут работу на дом. Комфортабельные электронные “пещеры Маклюэна” так размножились, что уже изменили американский бытовой ландшафт. Домашняя жизнь, становясь единственной, дает большую свободу маневра, возвращает в распорядок дня плавность, легче вписывается в круговорот природы и вообще способствует тому неспешному патриархальному быту, который сплавлял воедино труд и досуг.
Поскольку политика не поспевает за всеми этими радикальными переменами, то Тоффлер в нее и не верил. "Президент кричит в трубку, – писал он, – но на другом конце никого нет". Старая политическая система не справляется с “квантовыми эффектами” планетарной цивилизации. Мы не знаем наверняка, чем аукнется то или иное решение. Причинно-следственная связь стала гротескной, ибо ничтожные причины рождают грандиозные последствия. И опять – смена метафор. Демократическое общество опиралось на образ составленной из аккуратных кирпичиков-избирателей пирамиды. Но постиндустриальный мир предлагает иную метафору – паутину. Чтобы научиться ею пользоваться, мы должны принять неизбежные перемены.
Сегодня все эти умозрительные концепции проверяются на раскаленной арене – в предвыборной кампании в США. В сущности, сторонники Трампа составляют воинственный арьергард, мечтающий вернуть страну в индустриальную утопию прошлого. Но если верить Тоффлеру, то шансов у них нет.
Согласных река перемен несет, строптивых – тащит.
Как всегда, не могу обойтись без отсебятины:
Штрафы за уклонение от мошенничества
Сегодня наткнулся на упоминание о книге Олвина Тоффлера "The Third Wave" и вспомнил с каким огромным интересом я читал эту книгу, подаренную мне моим американским другом Чаком Раддом в начале 80-х. Олвин Тоффлер (Alvin Toffler) - американский социолог и футуролог, один из авторов концепции постиндустриального общества. В его основных работах проводится тезис о том, что человечество переходит к новой технологической революции, то есть на смену первой волне (аграрное общество) и второй (индустриальное общество) приходит новая волна, ведущая к созданию сверхиндустриального, информационного, или постиндустриального общества. Тоффлер предупреждал о новых сложностях, социальных конфликтах и глобальных проблемах, с которыми столкнётся человечество на стыке XX и XXI вв.
И пришла мне тут в голову мысль о том, что, говоря о социальных конфликтах и глобальных проблемах на стыке XX и XXI вв, О. Тоффлер всё же кое-что сильно недоучёл. Недоучёл то, что научно-технический прогресс, в частности, и цивилизационные тенденции, в целом, со всей неизбежностью порождают и "Четвёртую волну", которая представляет собой обвальный рост в обществе числа мошенников: спамеров, банкиров, удлинителей пенисов, хакеров, работников рекламной промышленности, страховщиков, государственных деятелей, изо всех сил плодящих уборщиков улиц и идиотов, от голосов которых они зависят, гигантов фармацевтической промышленности и прописывателей бесполезных лекарств, попов и мулл, производителей контрафактных товаров, финансовых брокеров...
Отсюда, как мне кажется, следует довольно очевидный вывод: в недалёком будущем будут устанавливаться жесткие штрафы за уклонение от мошенничества, поскольку рост числа безработных мошенников будет представлять из себя проблему большой социальной опасности.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
timeasmymeasure
