Самолет вырулил на полосу и пошел на разгон. Когда колеса оторвались от бетона, пилот убрал шасси и, набрав высоту, взял курс на запад.
Меньше чем через три часа самолет приземлился в аэропорту швейцарского города Цюрих. («Как? — переспросил бы, почесывая бритую «под ноль» голову, политзэк Владимир Буковский, зубрящий в это время английский в камере Владимирской тюрьмы. — Цю-ю-ю-ю-юрих? Что-то я о такой пересылке не слыхал...») Пассажиры расстегнулись, поднялись с кресел и стали спускаться на бетонку, которая во всех аэропортах мира из иллюминатора кажется одинаковой. Взлетно-посадочная полоса была почти такая же, как и та, с которой самолет взмыл три часа назад.
Но было и кое-что другое.
Другим был воздух.
Писатель Некрасов, как всякий настоящий писатель, будучи человеком наблюдательным и проницательным, почувствовал это мгновенно.
Это был тот самый свободный, никаким тухлым и замшелым коммунистическим организациям неподконтрольный воздух, которым ему предстояло отныне дышать в течение последних тринадцати лет своей жизни.
О том, что их будет именно тринадцать, он, разумеется, не знал. Вероятно, и не загадывал. Он вообще человеком был не суеверным. И не религиозным. И к Богу относился так, словно бы Его не существовало. По-видимому, это происходило оттого, что в жизни своей повидал он столько всякого — прежде всего на войне, — что, доведись ему еще в этом мире вступить с Ним в диалог, первым же его к Нему вопросом было бы что-нибудь безжалостное — например, такое: «А вот помнишь, в Сталинграде, в сорок втором… Что-что? И куда это Ты, говоришь, смотрел?»
Этот человек имел право на такие вопросы.
Отбытию писателя Виктора Некрасова в эмиграцию предшествовала длительная, растянувшаяся как минимум на четыре года история его преследований со стороны советской карательной машины — Комитета государственной безопасности СССР.
Он не хотел покидать родину. Ни большую — Россию, именовавшуюся в те годы Союзом Советских Социалистических Республик, ни малую — город Киев, столицу одной из составных этого Союза частей — Украины. Но его вынудили сделать это. Вынудили под угрозой ареста и отправки в тюрьму — как «антисоветского отщепенца, злобно клевещущего на свою родину и свою власть». Такие уж были в те времена формулировочки у этой самой власти для навешивания на тех, кто пытался с нею спорить, а то и против ее поведения протестовать. Да и только ли в те…
Я постараюсь сколько-нибудь подробно рассказать о том, что именно предшествовало событию, произошедшему в жизни замечательного русского писателя Виктора Некрасова ровно сорок лет назад. Событию, разделившему его долгую жизнь на две неравные части: одна «до» — длиной в шестьдесят три года, другая «после» — тринадцать.
И начну, как положено, с новой и чрезвычайно интересной книги.
В апреле 2014 года киевское издательство Laurus выпустило совершенно уникальную книгу. Называется она «Арестованные страницы. Рассказы, интервью, письма из архивов КГБ». На непритязательной, даже невзрачной, обложке, равно как и на титульном листе, — имя автора: Виктор Некрасов. Хотя это справедливо только наполовину. Поскольку там же, на титуле, чуть ниже значится: «Составление, документальный очерк, комментарии Любови Хазан» — и, говоря по совести, имя составителя и комментатора должно бы стоять не только на титульном листе, но и на обложке. Поскольку книга состоит из двух равных по объему частей. В одной — собственно тексты Виктора Некрасова (прежде всего пять «крамольных» рассказов, извлеченных из его рассекреченного гэбистского досье, а также эссе «Камень в Бабьем Яру», статья «Иван Дзюба, каким я его знаю» и некоторые другие материалы). В другой — очерк-расследование Любови Хазан, озаглавленный «С шулерами за одним столом…», и ею же составленные примечания и пояснения к упоминающимся в ее сочинении событиям и персоналиям.

Во вступительной заметке, озаглавленной «От составителя», Любовь Хазан пишет:
«Четыре десятилетия материалы уголовного, а если без советских эвфемизмов — политического дела Виктора Платоновича Некрасова ждали в украинском архиве бывшего КГБ, когда их “расчехлят”. Пусть и не доведенное до суда, это дело сыграло роль пружины, “выстрелившей” писателя за границу, лишившей родины, которую любил и за которую воевал. <…> Рассекреченные материалы заведенного на него “дела №62”и сопутствующие документы оказались настоящим кладом. Здесь не только протоколы допросов Некрасова, но и регулярные <…> донесения о нем <…>. В отдельной желтой папке <…> собраны арестованные произведения Виктора Некрасова. <…> Среди них пять рассказов, которые, собственно, и легли в основу “дела № 62”».
Итак, что же это за рассказы такие? И отчего они рассматривались советской властью настолько серьезно, что за их написание автору грозил не абы какой, а вполне реальный срок — до семи лет политлагерей строго режима с последующей ссылкой в отдаленные районы Советского Союза сроком до пяти лет (статья 70-я УК РСФСР или аналогичные ей статьи Уголовных кодексов союзных республик — «антисоветская агитация и пропаганда»)?
...............................................
Таков фон рассказа «Король в Нью-Йорке», представляющего собой сатирическую байку про пребывание летом 1967 года советского премьер-министра Алексея Косыгина — формально второго человека в коммунистической иерархии после Брежнева — в Нью-Йорке, на сессии ООН, в дни всемирного политического кризиса, разразившегося после Шестидневной войны. (Шестидневная война — это когда войска Армии обороны Израиля наголову разгромили вооруженные советским оружием объединенные арабские армии, готовящиеся на Израиль напасть, а стоящий за спиной арабов СССР в бессильной ярости разорвал с Израилем дипломатические отношения. Ну и началось…) Косыгин же, вынужденный отдуваться «за всю советскую власть», волею обстоятельств знакомится с проживающим в Нью-Йорке престарелым историческим бронтозавром — Александром Федоровичем Керенским и, наклюкавшись у того в гостях русской водочки под американскую селедочку, начинает подумывать: а не плюнуть ли ему через океан в морду Брежневу и не обратиться ли к правительству США с просьбой о политическом убежище…
Сатирический рассказ этот не датирован, однако из контекста описываемых в нем реалий ясно, что написан он или в том же 1967 году, когда Косыгину довелось побывать в Нью-Йорке на сессии ООН, или не позднее следующего. Поскольку в последней его фразе упоминается советская интервенция в Чехословакию, случившаяся в августе 1968-го. Но не это важно. Важно то, что в здании на улице Короленко (киевский вариант Лубянки) о существовании этого сочинения узнали не позднее конца того же 1968 года. Ибо 26 декабря председатель КГБ при Совмине УССР генерал-полковник ГБ Виталий Никитченко доносил первому секретарю ЦК КПУ Петру Шелесту:
«Секретно. КГБ при СМ УССР оперативным путем получен документ под названием “Король в Нью-Йорке”, содержащий клевету в адрес руководителя Советского государства.