![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
systemityЦитаты из статьи Игоря Гарина "Другая правда о Второй мировой ч.1. Документы"
...Официальная военная история СССР была филиалом идеологического отдела ЦК КПСС. Поэтому естественно, что она соткана из военно-патриотической мифологии, то есть это — параистория, как большая часть совковой литературы о войне — паралитература. Почему Суворов и Солонин привели в дикое раздражение, я бы сказал — в неистовство — официальную советскую историческую школу, это своеобразное подразделение Министерства обороны? Потому что она исправно и подло выполняла военно-политический заказ. Потому что параисторию писали не историки, а мошенники-фальсификаторы, делавшие то, что им велено. А когда велели другое, они писали другое. Мне трудно судить, верна или нет версия Суворова о подготовке Сталиным войны, хотя я знаю, что ее поддерживают многие западные историки. Лично я разумею иное: после "генеральной чистки" высшего командного состава Красной Армии Сталин жутко боялся начала войны в 1941 г., и похоже, Гитлер использовал этот страх себе на пользу.
В военное время эта фальшивая мифология создавалась военными корреспондентами, а затем ангажированными писателями. Сервильность, служивость, продажность наших историков и писателей на протяжении многих лет, прошедших после 1945 года, привели к сильнейшей, грандиознейшей деформации событий военных лет, сделали войну чуть ли не парадной, отечественной, победоносной, героической. Фактически это было живописание на незахороненных трупах, на морях крови, на страданиях миллионов и миллионов людей — виды из Кремля, из генеральских и маршальских кабинетов, из переделкинских дач и цековских «распределителей»… Хуже того, война с нацизмом не была войной за свободу, и это даже не скрывалось властью, один из представителей которой (Молотов) прямо признал: «Не просто бессмысленна, но преступна война против гитлеризма под флагом фальшивой борьбы за демократию».
...Война — это не лживая военная корреспонденция и не миф о 28 панфиловцах, придуманный корреспондентом "Красной звезды" Александром Кривицким и подправленный главным редактором Давидом Ортенбергом, а, скажем, — правда о том, что почти всё мирное население Сталинграда погибло и было на гибель обречено, потому что командование выполняло приказ перевозить за Волгу только раненых. "И все книги о Сталинграде писали о боях, которые проходили как будто на Луне. Как будто народу, жителей, мирных граждан — детей, стариков, там не было". Выпуская через 60 лет после войны книгу «Мой лейтенант», Даниил Гранин признавался: «Раньше я не хотел писать про войну, считал, что о ней уже есть много замечательных книг. Но в них нет МОЕЙ войны, а она была особенной».
Зимой 1941-42 гг. ЗАГСЫ Ленинграда не только не регистрировали смертность во время блокады города, но разрешили массовые захоронення «по спискам». Официоз не просто ввел в оборот фальшивое число жертв Ленинградской блокады в 191 тыс. человек, но дал указание историкам не отклоняться от этой цифры. А ко всем, кто имел смелость «отходить», то есть говорить правду о миллионе погибших от голода, немедленно привешивалась бирка фальсификаторов истории. Существовали запреты на многие темы блокады — истинной смертности гражданского населения, масштабов каннибализма, дезертирства, предательства, литерного снабжения партбонз, ответственности за просчеты и преступления последних, даже на публикации «живой истории», «блокадних дневников», «осадных записей» и т.д., и т.п. Только недавно узнал, что именно в тот самый страшный момент блокады, когда иждивенцам полагалось 125 грамм «хлеба», — в этот самый момент самолетами в Ленинград завозили 346 тонн мяса, копченостей, 51 тонну шоколада, 18 тонн масла, 9 тонн сыра. Догадываетесь — кому? Зимой 1941-42 гг.
...Уровень ужасов Сталинградской битвы был таков, что даже не засекреченные исторические документы времен войны ныне практически полностью выведены из обращения. Даже по официальным данным во время Сталинградской битвы
потери Красной армии составили 1 347 214 человека (без учета войск НКВД, народного ополчения и гражданского населения). По неофициальным данным эта цифра может быть в полтора раза больше.
Из 750 тысяч гражданского населения (жителей и эвакуированных) к февралю 1943 года в Сталинграде осталось… 28 тысяч человек… Причем количество эвакуированных точно никто не считал, а цифра в 250 тысяч носит скорее идеологический, чем реальный характер. Очень даже возможно, что немцы эвакуировали в Белую Калитву даже больше жителей города, чем сталинградские райкомы партии.
Только за время Сталинградской битвы 13500 советских военнослужащих были приговорены военным трибуналом к смертной казни. Расстреливали за дезертирство, переход на сторону противника, "самострельные" ранения, мародерство, антисоветскую агитацию, отступление без приказа. Солдаты считались виновными, если не открывали огонь по дезертиру или бойцу, намеревающемуся сдаться в плен. Огромное количество перебежчиков на первой фазе битвы вселяло в немцев неоправданный оптимизм.
Виктора Некрасова как только не черкали и не гнобили, но стоило ему, вопреки всему, сказать правду о войне, как он немедленно оказался персоной нон грата и далее мог неслышно говорить только из Парижа. Оказавшись в эмиграции, Виктор Некрасов написал статью «Советская литература и эквилибристика» — в каком-то смысле почти вся литература о войне оказалась именно такой. А задолго до этого писатель с зажатым властью ртом писал: «Неправда — главный бич искусства. Она бывает разная — в желании увидеть то, чего нет, или не видеть того, что есть. Я не знаю, что хуже».
Когда маршал С.К.Тимошенко поставил перед ВГК вопрос об эвакуации гражданского населения и беженцев, находящихся в Сталинграде, Сталин не только не дал ход этому предложению, но предупредил о строгой ответственности за распространение пораженческих и эвакуационных настроений. Тогда же в историю вошла фраза Сталина: «Пустых городов солдаты не защищают». Хотя приказа о запрете эвакуации гражданских лиц из Сталинграда не существовало, в сталинские времена он — после сказанного вождем — был излишним. К тому же транспорты, курсирующие через Волгу в блокированном Сталинграде, могли перевозить исключительно военные грузы. Всякие сантименты были отброшены, солдаты и гражданское население получили предупреждение: «Те, кто не помогает Красной Армии всеми возможными способами, не соблюдает дисциплину и порядок, являются предателями и должны быть безжалостно уничтожены». Результат известен — более 200000 (по другим даным — чуть ли не вдвое больше) погибших в Сталинграде гражданских лиц. В том или другом случае больше, чем в Хиросиме. Точное число жертв этой страшной битвы с абсолютной уверенностью не может быть определено. Оно, по разным данным, находится в интервале от 700000 до 2 миллионов военнослужащих и лиц гражданского населения, причем грандиозность самого этого интервала является наглядным свидетельством отношения большевиков к людям как к скотине. Кстати, о скоте: по некоторым данным к эвакуации скота во время войны большевики относились гораздо внимательнее, чем к эвакуации людей: за неэвакуированный скот можно было получить наказание, а за неэвакуированных людей никому ничего не грозило…
Марк Солонин: «Та страна, в которой с 17-го по 41-й год через колено ломали общество, истребляя целые социальные группы, и тот искусственный целенаправленный негативный отбор, который был произведен на всех ступенях управленческой лестницы, не могла победить Гитлера без чудовищных колоссальных человеческих потерь. Так она была, эта страна, сделана, и в таком состоянии она подошла к моменту начала войны».
Документы высшего руководства страны времен ВОВ засекречены по сей день и практически на 100%. Я уж не говорю о засекреченных миллионах дел в Подольске и идущих по сей день изъятиях из этих документов. Такая вот «правдивая» история…
Сакраментальный вопрос: почему Минобороны России до сих пор скрывает огромный массив документов по истории ВОВ? Стыдно открывать? Всплывут какие-то вещи, которые могут стать пятном на потомках многих известных тогда людей? если откроется беспрепятственный доступ ко всем документам ЦАМО, в том числе и тем, которые хранятся за пределами собственно архива в Подольске, та версия войны, которую нам создал Сталин, окажется совсем несостоятельной?
Самое потрясающее касательно войны — тотальное сокрытие исторических документов о важнейших моментах войны, дающее основание для самых сумасбродных версий ее начала. Ситуация здесь буквально такова будто Вторая мировая война началась до новой эры.
Служивые и ангажированные историки по сей день елозят и перетирают хрень Сталина о военном и техническом превосходстве вермахта перед Красной армией накануне войны. Почему хрень? — Потому что по Версальскому договору вооруженные силы Германии были ограничены 100-тысячной сухопутной армией, обязательная военная служба отменялась, основная часть сохранившегося военно-морского флота подлежала передаче победителям и Германии запрещалось иметь многие современные виды вооружения. Мобилизация в армию и перевооружение страны Гитлером были начаты даже не после прихода последнего к власти, а лишь за 3-4 года (!!!) до начала Второй мировой. Превосходство действительно было, но — Красной армии над вермахтом…
Чем же в таком случае объяснить сокрушительное ее поражение, можно сказать, разгром 1941-начала 1942 гг.? Дело в том, что Гитлер обвел Сталина вокруг пальца, как лоха: развел не только пактом о ненападении, но глубоко внушенной мыслью, что главный враг Германии — Англия и что им необходимо объединиться для ее разгрома. И «великий полководец» не только поверил «братцу», но даже в день нападения немцев 22 июня запретил своим солдатам стрелять в противника. Вплоть до 12 июля Сталин вообще считал, что на западной границы страны идет не война, а отвлекающий конфликт и надеялся урегулировать его переговорным путем.
Накануне войны наши войска не находились на границе. Они были сосредоточены в зоне от 30 до 300 километров от нее, тогда как вермахт перед ударом находился на расстоянии 800 метров от границ СССР... Как такая военная дикость вообще могла происходить в атмосфере, когда только слепой и глухой могли не знать о приближении войны? Я уж не говорю о том, что накануне войны немецких специалистов возили по нашим военным заводам, в деталях показывая производственные линии по созданию новейшего оружия. Свидетельствует историк: «Здесь приведены реестры немецкой делегации авиационной, которая объезжает наши авиационные заводы, и им показывают только два самолета, полный цикл их, Пе-2, наш лучший, так сказать, пикирующий бомбардировщик, и МиГ-3, самый высотный, который может доставать самолеты, летающие на высоте, где не летают немцы, а летают англичане. Их пускают везде».
Разумея, что в одиночку Германии Англию не одолеть, Гитлер загодя "развел" Сталина, предложив участвовать в войне против англичан. Берлинские переговоры в ноябре 1940 года, якобы закончившиеся ничем, скорее всего завершились тайным соглашением между советским и германским руководством о совместном проведении этой операции. С этого момента главной для Сталина стала идея вывести с помощью немцев свои армии на берег Северного моря, а потом решить, куда ударить: по Лондону — вместе с немцами — или по Берлину — вместе с англичанами.
Накануне вторжения в СССР Гитлер через посла Деканозова передал Сталину план операции «Барбаросса» (!), внушив «дружку», что этот план — только отвлекающая фальшивка, созданная для обмана англичан. И «союзничек» клюнул на этот крючок, восприняв все данные собственной разведки о подготовке немцами войны как английские диверсии. Гитлеру он верил, а собственным агентам — нет!
Таким был диктаторский стиль руководства: вождь знает всё, «фальшивый» план операции «Барбаросса» лежит у него на столе, друг-союзник не подведет, а все остальные — предатели и вредители. Даже Лаврентий Берия не знал тогда, какие у Сталина планы на 41-й год…
...Президент Центра розыска и увековечивания без вести пропавших и погибших защитников Отечества, академик, генерал-полковник, адмирал Степан Савельевич Кашурко.
ВЫСТРАДАННАЯ ПОБЕДА
«ХВАТИТ ЛИКОВАТЬ!», ИЛИ ПОБЕДА ГЛАЗАМИ ПОЛКОВОДЦА
На склоне лет странно вглядываться в те далекие времена, когда ты еще не понимал многих вещей, впоследствии прояснившихся со всей беспощадной очевидностью. Неужели можно было в упор не видеть того, что перед глазами, не осознавать неоспоримой истины?
Можно. Это дело нехитрое. Такова уж человеческая природа: мы часто слепы и глухи к тому, чего не хотим знать. Иное знание причиняет такую боль, что душа спешит инстинктивно отгородиться от него. Но правда от этого не перестает быть правдой. Доверчивому оптимизму, сохраняемому ценой самообмана, грош цена, в конечном счете, он лишь умножает зло. Надобно сказать спасибо тем, кто избавляет нас от трусливой слепоты, каким бы горьким ни было прозрение. Что до меня, хочу принести эту дань благодарности памяти знаменитого военачальника, маршала Ивана Степановича Конева. А было так.
В канун 25-летия Победы маршал Конев попросил меня помочь ему написать заказную статью для «Комсомольской правды». Обложившись всевозможной литературой, я быстро набросал «каркас» ожидаемой «Комсомолкой» победной реляции в духе того времени и на следующий день пришел к полководцу. По всему было видно: сегодня он не в духе.
— Читай, — буркнул Конев, а сам нервно заходил по просторному кабинету. Похоже, его терзала мысль о чем-то наболевшем.
Горделиво приосанившись, я начал с пафосом, надеясь услышать похвалу: «Победа — это великий праздник. День всенародного торжества и ликования. Это...»
— Хватит! — сердито оборвал маршал. — Хватит ликовать! Тошно слушать. Ты лучше скажи, в вашем роду все пришли с войны? Все во здравии вернулись?
— Нет. Мы недосчитались девятерых человек, из них пятеро пропали без вести, — пробормотал я, недоумевая, к чему это он клонит. — И еще трое приковыляли на костылях.
— А сколько сирот осталось? — не унимался он.
— Двадцать пять малолетних детей и шестеро немощных стариков.
— Ну и как им жилось? Государство обеспечило их?
— Не жили, а прозябали, — признался я. — Да и сейчас не лучше. За без вести пропавших кормильцев денег не положено... Их матери и вдовы глаза повыплакали, а все надеются: вдруг хоть кто-нибудь вернется. Совсем извелись…
— Так какого черта ты ликуешь, когда твои родственники горюют! Да и могут ли радоваться семьи тридцати миллионов погибших и сорока миллионов искалеченных и изуродованных солдат? Они мучаются, они страдают вместе с калеками, получающими гроши от государства...
Я был ошеломлен. Таким я Конева видел впервые. Позже узнал, что его привела в ярость реакция Брежнева и Суслова, отказавших маршалу, попытавшемуся добиться от государства надлежащей заботы о несчастных фронтовиках, хлопотавшему о пособиях неимущим семьям пропавших без вести. Иван Степанович достал из письменного стола докладную записку, видимо, ту самую, с которой безуспешно ходил к будущему маршалу, четырежды Герою Советского Союза, кавалеру «Ордена Победы» и трижды идеологу Советского Союза. Протягивая мне этот документ, он проворчал с укоризной:
— Ознакомься, каково у нас защитникам Родины. И как живется их близким. До ликованья ли ИМ?!
Бумага с грифом «Совершенно секретно» пестрела цифрами. Чем больше я в них вникал, тем больнее щемило сердце: «...Ранено 46 миллионов 250 тысяч. Вернулись домой с разбитыми черепами 775 тысяч фронтовиков. Одноглазых 155 тысяч, слепых 54 тысячи. С изуродованными лицами 501342. С кривыми шеями 157565. С разорванными животами 444046. С поврежденными позвоночниками 143241. С ранениями в области таза 630259. С оторванными половыми органами 28648. Одноруких 3 миллиона 147. Безруких 1 миллион 10 тысяч. Одноногих 3 миллиона 255 тысяч. Безногих 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами 418905. Так называемых "самоваров", безруких и безногих — 85942».
— Ну, а теперь взгляни вот на это, — продолжал просвещать меня Иван Степанович.
«За три дня, к 25 июня, противник продвинулся вглубь страны на 250 километров. 28 июня взял столицу Белоруссии Минск. Обходным маневром стремительно приближается к Смоленску. К середине июля из 170 советских дивизий 28 оказались в полном окружении, а 70 понесли катастрофические потери. В сентябре этого же 41-го под Вязьмой были окружены 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артполк Резерва Главного командования и полевые Управления четырех армий. В Брянском котле очутились 27 дивизий, 2 танковые бригады, 19 артполков и полевые Управления трех армий. Всего же в 1941-м в окружение попали и не вышли из него 92 из 170 советских дивизий, 50 артиллерийских полков, 11 танковых бригад и полевые Управления 7 армий.
В день нападения фашистской Германии на Советский Союз, 22 июня, Президиум Верховного Совета СССР объявил о мобилизации военнообязанных 13 возрастов — 1905-1918 годов. Мгновенно мобилизовано было свыше 10 миллионов человек. Из 2-х с половиной миллионов добровольцев было сформировано 50 ополченческих дивизий и 200 отдельных стрелковых полков, которые были брошены в бой без обмундирования и практически без надлежащего вооружения. Из двух с половиной миллионов ополченцев в живых осталось немногим более 150 тысяч».
Говорилось там и о военнопленных. В частности, о том, что в 1941 году попали в гитлеровский плен: под Гродно-Минском — 300 тысяч советских воинов, в Витебско-Могилёвско-Гомелъском котле — 580 тысяч, в Киевско-Уманьском — 768 тысяч. Под Черниговом и в районе Мариуполя — еще 250 тысяч. В Брянско-Вяземском котле оказались 663 тысячи, и т.д. Если собраться с духом и все это сложить, выходило, что в итоге за годы Великой Отечественной войны в фашистском плену умирали от голода, холода и безнадежности около четырех миллионов советских бойцов и командиров, объявленных Сталиным врагами и дезертирами. Подобает вспомнить и тех, кто, отдав жизнь за неблагодарное отечество, не дождался даже достойного погребения. Ведь по вине того же Сталина похоронных команд в полках и дивизиях не было — вождь с апломбом записного хвастуна утверждал, что нам они ни к чему: доблестная Красная Армия врага разобьет на его территории, сокрушит могучим ударом, сама же обойдется малой кровью. Расплата за эту самодовольную чушь оказалась жестокой, но не для генералиссимуса, а для бойцов и командиров, чья участь так мало его заботила. По лесам, полям и оврагам страны остались истлевать без погребения кости более двух миллионов героев. В официальных документах они числились пропавшими без вести — недурная экономия для государственной казны, если вспомнить, сколько вдов и сирот остались без пособия.
В том давнем разговоре маршал коснулся и причин катастрофы, в начале войны постигшей нашу «непобедимую и легендарную» Красную армию. На позорное отступление и чудовищные потери ее обрекла предвоенная сталинская чистка рядов командного состава армии. В наши дни это знает каждый, кроме неизлечимых почитателей генералиссимуса (да и те, пожалуй, в курсе, только прикидываются простачками), а ту эпоху подобное заявление потрясало. И разом на многое открывало глаза. Чего было ожидать от обезглавленной армии, где опытные кадровые военачальники вплоть до командиров батальона отправлены в лагеря или под расстрел, а вместо них назначены молодые, не нюхавшие пороху лейтенанты и политруки...»
— Хватит! — вздохнул маршал, отбирая у меня страшный документ, цифры которого не укладывались в голове. — Теперь понятно, что к чему? Ну, и как ликовать будем? О чем писать в газету, о какой Победе? Сталинской? А может, Пирровой? Ведь нет разницы!
— Товарищ маршал, я в полной растерянности. Но, думаю, писать надо по-советски.., — запнувшись, я уточнил: — по совести. Только теперь вы сами пишите, вернее, диктуйте, а я буду записывать.
— Пиши, записывай на магнитофон, в другой раз такого уж от меня не услышишь!
И я трясущейся от волнения рукой принялся торопливо строчить:
«Что такое победа? — говорил Конев. — Наша, сталинская победа? Прежде всего, это всенародная беда. День скорби советского народа по великому множеству погибших. Это реки слез и море крови. Миллионы искалеченных. Миллионы осиротевших детей и беспомощных стариков. Это миллионы исковерканных судеб, не состоявшихся семей, не родившихся детей. Миллионы замученных в фашистских, а затем и в советских лагерях патриотов Отечества». Тут ручка-самописка, как живая, выскользнула из моих дрожащих пальцев.
— Товарищ маршал, этого же никто не напечатает! — взмолился я.
— Ты знай, пиши, сейчас-то нет, зато наши потомки напечатают. Они должны знать правду, а не сладкую ложь об этой Победе! Об этой кровавой бойне! Чтобы в будущем быть бдительными, не позволять прорываться к вершинам власти дьяволам в человеческом обличье, мастерам разжигать войны.
— И вот еще чего не забудь, — продолжал Конев. — Какими хамскими кличками в послевоенном обиходе наградили всех инвалидов! Особенно в соцобесах и медицинских учреждениях. Калек с надорванными нервами и нарушенной психикой там не жаловали. С трибун ораторы кричали, что народ не забудет подвига своих сынов, а в этих учреждениях бывших воинов с изуродованными лицами прозвали «квазимодами» («Эй, Нина, пришел твой квазимода!» — без стеснения перекликались тетки из персонала), одноглазых — «камбалами», инвалидов с поврежденным позвоночником — «паралитиками», с ранениями в область таза — «кривобокими». Одноногих на костылях именовали «кенгуру». Безруких величали «бескрылыми», а безногих на роликовых самодельных тележках — «самокатами». Тем же, у кого были частично оторваны конечности, досталось прозвище «черепахи». В голове не укладывается! — с каждым словом Иван Степанович распалялся все сильнее.
— Что за тупой цинизм? До этих людей, похоже, не доходило, кого они обижают! Проклятая война выплеснула в народ гигантскую волну изуродованных фронтовиков, государство обязано было создать им хотя бы сносные условия жизни, окружить вниманием и заботой, обеспечить медицинским обслуживанием и денежным содержанием. Вместо этого послевоенное правительство, возглавляемое Сталиным, назначив несчастным грошовые пособия, обрекло их на самое жалкое прозябание. Да еще с целью экономии бюджетных средств подвергало калек систематическим унизительным переосвидетельствованиям во ВТЭКах (врачебно-трудовых экспертных комиссиях): мол, проверим, не отросли ли у бедолаги оторванные руки или ноги?! Все норовили перевести пострадавшего защитника родины, и без того нищего, на новую группу инвалидности, лишь бы урезать пенсионное пособие...
О многом говорил в тот день маршал. И о том, что бедность и основательно подорванное здоровье, сопряженные с убогими жилищными условиями, порождали безысходность, пьянство, упреки измученных жен, скандалы и нестерпимую обстановку в семьях. В конечном счете, это приводило к исходу физически ущербных фронтовиков из дома на улицы, площади, вокзалы и рынки, где они зачастую докатывались до попрошайничества и разнузданного поведения. Доведенные до отчаяния герои мало-помалу оказывались на дне, но не их надо за это винить.
К концу сороковых годов в поисках лучшей жизни в Москву хлынул поток обездоленных военных инвалидов с периферии. Столица переполнилась этими теперь уже никому не нужными людьми. В напрасном чаянии защиты и справедливости они стали митинговать, досаждать властям напоминаниями о своих заслугах, требовать, беспокоить. Это, разумеется, не пришлось по душе чиновникам столичных и правительственных учреждений. Государственные мужи принялись ломать голову, как бы избавиться от докучной обузы.
И вот летом 49-го Москва стала готовиться к празднованию юбилея обожаемого вождя. Столица ждала гостей из зарубежья: чистилась, мылась. А тут эти фронтовики — костыльники, колясочники, ползуны, всякие там «черепахи» — до того «обнаглели», что перед самым Кремлем устроили демонстрацию. Страшно не понравилось это вождю народов. И он изрек: «Очистить Москву от "мусора"!» Власть предержащие только того и ждали. Началась массовая облава на надоедливых, «портящих вид столицы» инвалидов. Охотясь, как за бездомными собаками, правоохранительные органы, конвойные войска, партийные и беспартийные активисты в считанные дни выловили на улицах, рынках, вокзалах и даже на кладбищах и вывезли из Москвы перед юбилеем «дорогого и любимого Сталина» выброшенных на свалку истории искалеченных защитников этой самой праздничной Москвы. И ссыльные солдаты победоносной армии стали умирать. То была скоротечная гибель: не от ран — от обиды, кровью закипавшей в сердцах, с вопросом, рвущимся сквозь стиснутые зубы: «За что, товарищ Сталин?» Так вот мудро и запросто решили, казалось бы, неразрешимую проблему с воинами-победителями, пролившими свою кровь «За Родину! За Сталина!».
— Да уж, что-что, а эти дела наш вождь мастерски проделывал. Тут ему было не занимать решимости - даже целые народы выселял, — с горечью заключил прославленный полководец Иван Конев.
Зловещее слово «война» с древних времен знакомо нашему народу. У нас особое отношение к защите Отечества. С кем только не сражались наши предки! Им довелось обороняться от древних гуннов, аваров, хазаров, печенегов, половцев, шведских феодалов, немецких псов-рыцарей, татаро-монголов, поляков, на протяжении многих веков громивших и разорявших Русь. Всё это не могло не сказаться на формировании национального характера или, выражаясь по старинке, русского духа. Только почему именно русского? Народ у нас многонациональный, не вчера он таким стал, и во все времена, чуть настанет година опасности, этот народ проявлял небывалую решимость к объединению, сплачивался. А если его вожди оказывались безвольными, неспособными возглавить воинство, повести на борьбу с врагом, люди брали судьбу страны в свои руки. Свою решимость бороться с чужеземными захватчиками они скрепляли устной присягой, клятвой на оружии и перед Господом Богом. Но так было в старые времена, когда народ чувствовал себя хозяином своей земли. И вот настало новое время. Сталинское. Не надо объяснять, какое. Все и так хорошо знают, что тогда творилось. И грянула новая война — Великая Отечественная. Народ встрепенулся, готовый дать сокрушительный отпор фашистским ордам. Люди были уверены — Сталин поведет их к победе...
Но что за наваждение?! Гитлеровские полки всего за три дня прорвались в глубь страны на 250 километров, а вождь затаился, не кажет глаз, да и гласа его что-то не слыхать. Прошло еще три дня. Немцы уже в Минске, захватили пол-Белоруссии, а вождь — отец родной — всё помалкивает. Стар и млад рвется в бой, атакует военкоматы, осаждает призывные пункты, а те, само собой, и денно и нощно проводят мобилизацию, гонят наспех сколоченные, порой, чуть ли не безоружные команды на фронт, которого практически уже нет. Народ недоумевает, народ в смятении: да где же он, где любимый и мудрый заступник всего человечества? Куда подевался кумир, воспетый в песнях и былинах?
Не ведали обманутые массы, какая тайна скрывается за этим державным безмолвием. Знали бы они, что великий вождь великой страны оказался великим трусом! Что целых десять дней, как пугливый зайчишка в кустах, он отсиживался на своей подмосковной даче, в панике ждал ареста от своих приближенных, которых не успел окрестить врагами народа и расстрелять, как расстрелял Рыкова, Косиора, Тухачевского, Якира, Блюхера и еще полтора миллиона людей, некогда завоевавших советскую власть и выпестовавших на свою голову этого головореза.
«О, если бы знали, кто такой Сталин…» Сказал и тут же спохватился. Да ничего бы особенного не произошло. Никто бы не стал брать, как в старые добрые времена, судьбу страны в свои руки. Почему? Разве не было у нас талантливых людей, отважных и толковых? Конечно, были. Но именно они первыми гибли в предвоенных чистках: кто покрупней, позаметнее, кто выделялся в серой толпе. Так что их мало осталось, да и уцелели из них те, кто либо научился не высовываться, либо за десятилетнее сталинское правление дал себя оболванить, как сказали бы позднее — зомбировать безудержной кампанией возвеличивания мелкого человечка, но большого тирана, «отца народов», безжалостно пожиравшего своих «сыновей». Видимо, его хваленая мудрость сводилась к наглой бандитской поговорочке: «Бей своих, чтобы чужие боялись!»
Чужие не испугались, а обезволенный советский народ способен был только на одно: безропотно проливать кровь. Снова и снова идти, повинуясь командам, в смертельный бой. Не задумывался - отучили. Что из этого вышло? Именно то, о чем говорят цифры докладной записки маршала Конева. От полного разгрома Советский Союз спасли безбрежные просторы и неисчерпаемые людские ресурсы, которых командование не жалело. И, конечно, неодолимое желание народа изгнать гитлеровских захватчиков с родной земли — когда дошло до дела, не крикливый энтузиазм, не навязанная извне любовь к вождю, а это естественное чувство вело и поддерживало.
Между тем Сталин, насилу оправившись от шока, наконец-то 3 июля выступил по радио. Ну, слава Богу, живой! Народ тоже ожил, воспрял духом, услышав необходимое в ту пору уму и сердцу воззвание: «Братья и сестры, идите в бой. Родина вас не забудет!» И люди, у которых эта власть украла веру в Отца Небесного, пошли, ища опоры в имени того, кто с наглостью самозванца заменил его собственной усатой персоной. Бессмертного Бога нет, но смертный идол назвался их братом, он обещал не забыть… Пошел и чечено-ингушский народ. На защиту огромной многонациональной державы маленькая кавказская республика послала более 40 тысяч лучших сынов и дочерей, смотревших на это как на исполнение своего святого долга. Сражаясь, они проявляли высшую воинскую доблесть. А вот и неопровержимое свидетельство, те же упрямые цифры: в Чечено-Ингушетии к званию Героя Советского Союза было представлено 96 чеченцев и 24 ингуша — ни в одной республике не нашлось столько Героев (в процентном отношении к общей численности населения).
Итак, Сталин убедился, что опасность миновала, пост генсека остался за ним. Оклемавшись, он принялся за старое. Едва ясно стало, что победа не за горами, ему вздумалось утолить свою кровожадность расправой с малыми народами. Теперь можно было обойтись и без них, а вот без террора он управлять не мог. Не владел этим искусством. Коварный от природы, вождь обманул и воинов Чечено-Ингушетии, и — в который раз! — замороченную страну. Да, ведь она не помешала ему цинично извратить смысл недавней клятвы: «Идите в бой, Родина вас не забудет!» Лучше бы она о них забыла…
Одновременно с высылкой мирного населения, отправленного, по сути, на каторгу, из армии отчислили доблестных сынов Чечено-Ингушской республики. Да не отчислили — отшвырнули, словно выкуренные сигареты, — за бортом жизни оказались десятки тысяч воинов, невзирая на их боевые заслуги. Такова была награда за верность, мужество и пролитую кровь. Вождь подло плюнул в душу всем чеченцам и ингушам, объявив их изменниками и трусами. И кто объявил — первейший трус, лжец, а если глубже посмотреть, то и предатель. Ведь он, пока правил страной, загубил в ней столько миллионов людей, сколько Гитлер убил в концлагерях и на полях сражений. Вот уж воистину несчастный советский народ! Его уничтожали одновременно два палача — один душегубствовал под фашистским знаменем, другой под коммунистическим.
Мне и всем тем, кому дорого доброе имя чеченцев и ингушей, трудно в полной мере восстановить справедливость, воздать должное каждому совершившему подвиг на фронтах Великой войны. Почему? Да потому, что по приказу Сталина из боевых архивов изымались и уничтожались свидетельства героизма воинов-кавказцев. К счастью, были в стране порядочные люди, всё, что только могли, делавшие для сохранения фронтовых документов. Из тех, что удалось уберечь, видно, что многих геройски погибших чеченцев и ингушей умышленно именовали пропавшими без вести. Подлог как политическая мера: ведь надо было оправдать расправу, доказать, что их поделом объявили изменниками (правда, ни в одной уважающей себя армии пропавший без вести к предателю не приравнивается, но кого это смущало?).
О том, сколько гнусной несправедливости было допущено в отношении репрессированных народов, я узнал в ходе поиска без вести пропавших защитников Родины, за который взялся и по велению своей совести, и согласно приказу (может быть, здесь вернее сказать — по поручению) все того же маршала Конева. Когда он возглавил только что созданный к 20-летию Победы Центральный штаб Всесоюзного похода по дорогам Великой Отечественной войны, я стал его порученцем и, как говорилось в начале, по сей день благодарен судьбе за встречу с таким честным и мужественным человеком. Кстати, лишь благодаря ему я смог защититься от инсинуаций некоторых высоких чинов, пытавшихся обвинить меня в симпатиях к «предателям: чеченцам и ингушам». Знаменитый полководец говорил мне:
— Твой долг помочь маленькому народу избавиться от недостойных нападок и унижающего клейма.
Они и поныне не перевелись, чиновные ура-патриоты, готовые без конца оскорблять этот многострадальный народ, навешивая паскудные ярлыки. Угроза «мочить в сортире» близка их мироощущению, они стремятся понимать ее как можно расширительнее…
Только храня правду о войне, защищая ее от любых фальсификаций, мы обретаем право, наперекор трагизму совершившегося все-таки, праздновать Победу. А права забывать о ее цене нет ни у кого.
...Официальная военная история СССР была филиалом идеологического отдела ЦК КПСС. Поэтому естественно, что она соткана из военно-патриотической мифологии, то есть это — параистория, как большая часть совковой литературы о войне — паралитература. Почему Суворов и Солонин привели в дикое раздражение, я бы сказал — в неистовство — официальную советскую историческую школу, это своеобразное подразделение Министерства обороны? Потому что она исправно и подло выполняла военно-политический заказ. Потому что параисторию писали не историки, а мошенники-фальсификаторы, делавшие то, что им велено. А когда велели другое, они писали другое. Мне трудно судить, верна или нет версия Суворова о подготовке Сталиным войны, хотя я знаю, что ее поддерживают многие западные историки. Лично я разумею иное: после "генеральной чистки" высшего командного состава Красной Армии Сталин жутко боялся начала войны в 1941 г., и похоже, Гитлер использовал этот страх себе на пользу.
В военное время эта фальшивая мифология создавалась военными корреспондентами, а затем ангажированными писателями. Сервильность, служивость, продажность наших историков и писателей на протяжении многих лет, прошедших после 1945 года, привели к сильнейшей, грандиознейшей деформации событий военных лет, сделали войну чуть ли не парадной, отечественной, победоносной, героической. Фактически это было живописание на незахороненных трупах, на морях крови, на страданиях миллионов и миллионов людей — виды из Кремля, из генеральских и маршальских кабинетов, из переделкинских дач и цековских «распределителей»… Хуже того, война с нацизмом не была войной за свободу, и это даже не скрывалось властью, один из представителей которой (Молотов) прямо признал: «Не просто бессмысленна, но преступна война против гитлеризма под флагом фальшивой борьбы за демократию».
...Война — это не лживая военная корреспонденция и не миф о 28 панфиловцах, придуманный корреспондентом "Красной звезды" Александром Кривицким и подправленный главным редактором Давидом Ортенбергом, а, скажем, — правда о том, что почти всё мирное население Сталинграда погибло и было на гибель обречено, потому что командование выполняло приказ перевозить за Волгу только раненых. "И все книги о Сталинграде писали о боях, которые проходили как будто на Луне. Как будто народу, жителей, мирных граждан — детей, стариков, там не было". Выпуская через 60 лет после войны книгу «Мой лейтенант», Даниил Гранин признавался: «Раньше я не хотел писать про войну, считал, что о ней уже есть много замечательных книг. Но в них нет МОЕЙ войны, а она была особенной».
Зимой 1941-42 гг. ЗАГСЫ Ленинграда не только не регистрировали смертность во время блокады города, но разрешили массовые захоронення «по спискам». Официоз не просто ввел в оборот фальшивое число жертв Ленинградской блокады в 191 тыс. человек, но дал указание историкам не отклоняться от этой цифры. А ко всем, кто имел смелость «отходить», то есть говорить правду о миллионе погибших от голода, немедленно привешивалась бирка фальсификаторов истории. Существовали запреты на многие темы блокады — истинной смертности гражданского населения, масштабов каннибализма, дезертирства, предательства, литерного снабжения партбонз, ответственности за просчеты и преступления последних, даже на публикации «живой истории», «блокадних дневников», «осадных записей» и т.д., и т.п. Только недавно узнал, что именно в тот самый страшный момент блокады, когда иждивенцам полагалось 125 грамм «хлеба», — в этот самый момент самолетами в Ленинград завозили 346 тонн мяса, копченостей, 51 тонну шоколада, 18 тонн масла, 9 тонн сыра. Догадываетесь — кому? Зимой 1941-42 гг.
...Уровень ужасов Сталинградской битвы был таков, что даже не засекреченные исторические документы времен войны ныне практически полностью выведены из обращения. Даже по официальным данным во время Сталинградской битвы
потери Красной армии составили 1 347 214 человека (без учета войск НКВД, народного ополчения и гражданского населения). По неофициальным данным эта цифра может быть в полтора раза больше.
Из 750 тысяч гражданского населения (жителей и эвакуированных) к февралю 1943 года в Сталинграде осталось… 28 тысяч человек… Причем количество эвакуированных точно никто не считал, а цифра в 250 тысяч носит скорее идеологический, чем реальный характер. Очень даже возможно, что немцы эвакуировали в Белую Калитву даже больше жителей города, чем сталинградские райкомы партии.
Только за время Сталинградской битвы 13500 советских военнослужащих были приговорены военным трибуналом к смертной казни. Расстреливали за дезертирство, переход на сторону противника, "самострельные" ранения, мародерство, антисоветскую агитацию, отступление без приказа. Солдаты считались виновными, если не открывали огонь по дезертиру или бойцу, намеревающемуся сдаться в плен. Огромное количество перебежчиков на первой фазе битвы вселяло в немцев неоправданный оптимизм.
Виктора Некрасова как только не черкали и не гнобили, но стоило ему, вопреки всему, сказать правду о войне, как он немедленно оказался персоной нон грата и далее мог неслышно говорить только из Парижа. Оказавшись в эмиграции, Виктор Некрасов написал статью «Советская литература и эквилибристика» — в каком-то смысле почти вся литература о войне оказалась именно такой. А задолго до этого писатель с зажатым властью ртом писал: «Неправда — главный бич искусства. Она бывает разная — в желании увидеть то, чего нет, или не видеть того, что есть. Я не знаю, что хуже».
Когда маршал С.К.Тимошенко поставил перед ВГК вопрос об эвакуации гражданского населения и беженцев, находящихся в Сталинграде, Сталин не только не дал ход этому предложению, но предупредил о строгой ответственности за распространение пораженческих и эвакуационных настроений. Тогда же в историю вошла фраза Сталина: «Пустых городов солдаты не защищают». Хотя приказа о запрете эвакуации гражданских лиц из Сталинграда не существовало, в сталинские времена он — после сказанного вождем — был излишним. К тому же транспорты, курсирующие через Волгу в блокированном Сталинграде, могли перевозить исключительно военные грузы. Всякие сантименты были отброшены, солдаты и гражданское население получили предупреждение: «Те, кто не помогает Красной Армии всеми возможными способами, не соблюдает дисциплину и порядок, являются предателями и должны быть безжалостно уничтожены». Результат известен — более 200000 (по другим даным — чуть ли не вдвое больше) погибших в Сталинграде гражданских лиц. В том или другом случае больше, чем в Хиросиме. Точное число жертв этой страшной битвы с абсолютной уверенностью не может быть определено. Оно, по разным данным, находится в интервале от 700000 до 2 миллионов военнослужащих и лиц гражданского населения, причем грандиозность самого этого интервала является наглядным свидетельством отношения большевиков к людям как к скотине. Кстати, о скоте: по некоторым данным к эвакуации скота во время войны большевики относились гораздо внимательнее, чем к эвакуации людей: за неэвакуированный скот можно было получить наказание, а за неэвакуированных людей никому ничего не грозило…
Марк Солонин: «Та страна, в которой с 17-го по 41-й год через колено ломали общество, истребляя целые социальные группы, и тот искусственный целенаправленный негативный отбор, который был произведен на всех ступенях управленческой лестницы, не могла победить Гитлера без чудовищных колоссальных человеческих потерь. Так она была, эта страна, сделана, и в таком состоянии она подошла к моменту начала войны».
Документы высшего руководства страны времен ВОВ засекречены по сей день и практически на 100%. Я уж не говорю о засекреченных миллионах дел в Подольске и идущих по сей день изъятиях из этих документов. Такая вот «правдивая» история…
Сакраментальный вопрос: почему Минобороны России до сих пор скрывает огромный массив документов по истории ВОВ? Стыдно открывать? Всплывут какие-то вещи, которые могут стать пятном на потомках многих известных тогда людей? если откроется беспрепятственный доступ ко всем документам ЦАМО, в том числе и тем, которые хранятся за пределами собственно архива в Подольске, та версия войны, которую нам создал Сталин, окажется совсем несостоятельной?
Самое потрясающее касательно войны — тотальное сокрытие исторических документов о важнейших моментах войны, дающее основание для самых сумасбродных версий ее начала. Ситуация здесь буквально такова будто Вторая мировая война началась до новой эры.
Служивые и ангажированные историки по сей день елозят и перетирают хрень Сталина о военном и техническом превосходстве вермахта перед Красной армией накануне войны. Почему хрень? — Потому что по Версальскому договору вооруженные силы Германии были ограничены 100-тысячной сухопутной армией, обязательная военная служба отменялась, основная часть сохранившегося военно-морского флота подлежала передаче победителям и Германии запрещалось иметь многие современные виды вооружения. Мобилизация в армию и перевооружение страны Гитлером были начаты даже не после прихода последнего к власти, а лишь за 3-4 года (!!!) до начала Второй мировой. Превосходство действительно было, но — Красной армии над вермахтом…
Чем же в таком случае объяснить сокрушительное ее поражение, можно сказать, разгром 1941-начала 1942 гг.? Дело в том, что Гитлер обвел Сталина вокруг пальца, как лоха: развел не только пактом о ненападении, но глубоко внушенной мыслью, что главный враг Германии — Англия и что им необходимо объединиться для ее разгрома. И «великий полководец» не только поверил «братцу», но даже в день нападения немцев 22 июня запретил своим солдатам стрелять в противника. Вплоть до 12 июля Сталин вообще считал, что на западной границы страны идет не война, а отвлекающий конфликт и надеялся урегулировать его переговорным путем.
Накануне войны наши войска не находились на границе. Они были сосредоточены в зоне от 30 до 300 километров от нее, тогда как вермахт перед ударом находился на расстоянии 800 метров от границ СССР... Как такая военная дикость вообще могла происходить в атмосфере, когда только слепой и глухой могли не знать о приближении войны? Я уж не говорю о том, что накануне войны немецких специалистов возили по нашим военным заводам, в деталях показывая производственные линии по созданию новейшего оружия. Свидетельствует историк: «Здесь приведены реестры немецкой делегации авиационной, которая объезжает наши авиационные заводы, и им показывают только два самолета, полный цикл их, Пе-2, наш лучший, так сказать, пикирующий бомбардировщик, и МиГ-3, самый высотный, который может доставать самолеты, летающие на высоте, где не летают немцы, а летают англичане. Их пускают везде».
Разумея, что в одиночку Германии Англию не одолеть, Гитлер загодя "развел" Сталина, предложив участвовать в войне против англичан. Берлинские переговоры в ноябре 1940 года, якобы закончившиеся ничем, скорее всего завершились тайным соглашением между советским и германским руководством о совместном проведении этой операции. С этого момента главной для Сталина стала идея вывести с помощью немцев свои армии на берег Северного моря, а потом решить, куда ударить: по Лондону — вместе с немцами — или по Берлину — вместе с англичанами.
Накануне вторжения в СССР Гитлер через посла Деканозова передал Сталину план операции «Барбаросса» (!), внушив «дружку», что этот план — только отвлекающая фальшивка, созданная для обмана англичан. И «союзничек» клюнул на этот крючок, восприняв все данные собственной разведки о подготовке немцами войны как английские диверсии. Гитлеру он верил, а собственным агентам — нет!
Таким был диктаторский стиль руководства: вождь знает всё, «фальшивый» план операции «Барбаросса» лежит у него на столе, друг-союзник не подведет, а все остальные — предатели и вредители. Даже Лаврентий Берия не знал тогда, какие у Сталина планы на 41-й год…
...Президент Центра розыска и увековечивания без вести пропавших и погибших защитников Отечества, академик, генерал-полковник, адмирал Степан Савельевич Кашурко.
ВЫСТРАДАННАЯ ПОБЕДА
«ХВАТИТ ЛИКОВАТЬ!», ИЛИ ПОБЕДА ГЛАЗАМИ ПОЛКОВОДЦА
На склоне лет странно вглядываться в те далекие времена, когда ты еще не понимал многих вещей, впоследствии прояснившихся со всей беспощадной очевидностью. Неужели можно было в упор не видеть того, что перед глазами, не осознавать неоспоримой истины?
Можно. Это дело нехитрое. Такова уж человеческая природа: мы часто слепы и глухи к тому, чего не хотим знать. Иное знание причиняет такую боль, что душа спешит инстинктивно отгородиться от него. Но правда от этого не перестает быть правдой. Доверчивому оптимизму, сохраняемому ценой самообмана, грош цена, в конечном счете, он лишь умножает зло. Надобно сказать спасибо тем, кто избавляет нас от трусливой слепоты, каким бы горьким ни было прозрение. Что до меня, хочу принести эту дань благодарности памяти знаменитого военачальника, маршала Ивана Степановича Конева. А было так.
В канун 25-летия Победы маршал Конев попросил меня помочь ему написать заказную статью для «Комсомольской правды». Обложившись всевозможной литературой, я быстро набросал «каркас» ожидаемой «Комсомолкой» победной реляции в духе того времени и на следующий день пришел к полководцу. По всему было видно: сегодня он не в духе.
— Читай, — буркнул Конев, а сам нервно заходил по просторному кабинету. Похоже, его терзала мысль о чем-то наболевшем.
Горделиво приосанившись, я начал с пафосом, надеясь услышать похвалу: «Победа — это великий праздник. День всенародного торжества и ликования. Это...»
— Хватит! — сердито оборвал маршал. — Хватит ликовать! Тошно слушать. Ты лучше скажи, в вашем роду все пришли с войны? Все во здравии вернулись?
— Нет. Мы недосчитались девятерых человек, из них пятеро пропали без вести, — пробормотал я, недоумевая, к чему это он клонит. — И еще трое приковыляли на костылях.
— А сколько сирот осталось? — не унимался он.
— Двадцать пять малолетних детей и шестеро немощных стариков.
— Ну и как им жилось? Государство обеспечило их?
— Не жили, а прозябали, — признался я. — Да и сейчас не лучше. За без вести пропавших кормильцев денег не положено... Их матери и вдовы глаза повыплакали, а все надеются: вдруг хоть кто-нибудь вернется. Совсем извелись…
— Так какого черта ты ликуешь, когда твои родственники горюют! Да и могут ли радоваться семьи тридцати миллионов погибших и сорока миллионов искалеченных и изуродованных солдат? Они мучаются, они страдают вместе с калеками, получающими гроши от государства...
Я был ошеломлен. Таким я Конева видел впервые. Позже узнал, что его привела в ярость реакция Брежнева и Суслова, отказавших маршалу, попытавшемуся добиться от государства надлежащей заботы о несчастных фронтовиках, хлопотавшему о пособиях неимущим семьям пропавших без вести. Иван Степанович достал из письменного стола докладную записку, видимо, ту самую, с которой безуспешно ходил к будущему маршалу, четырежды Герою Советского Союза, кавалеру «Ордена Победы» и трижды идеологу Советского Союза. Протягивая мне этот документ, он проворчал с укоризной:
— Ознакомься, каково у нас защитникам Родины. И как живется их близким. До ликованья ли ИМ?!
Бумага с грифом «Совершенно секретно» пестрела цифрами. Чем больше я в них вникал, тем больнее щемило сердце: «...Ранено 46 миллионов 250 тысяч. Вернулись домой с разбитыми черепами 775 тысяч фронтовиков. Одноглазых 155 тысяч, слепых 54 тысячи. С изуродованными лицами 501342. С кривыми шеями 157565. С разорванными животами 444046. С поврежденными позвоночниками 143241. С ранениями в области таза 630259. С оторванными половыми органами 28648. Одноруких 3 миллиона 147. Безруких 1 миллион 10 тысяч. Одноногих 3 миллиона 255 тысяч. Безногих 1 миллион 121 тысяча. С частично оторванными руками и ногами 418905. Так называемых "самоваров", безруких и безногих — 85942».
— Ну, а теперь взгляни вот на это, — продолжал просвещать меня Иван Степанович.
«За три дня, к 25 июня, противник продвинулся вглубь страны на 250 километров. 28 июня взял столицу Белоруссии Минск. Обходным маневром стремительно приближается к Смоленску. К середине июля из 170 советских дивизий 28 оказались в полном окружении, а 70 понесли катастрофические потери. В сентябре этого же 41-го под Вязьмой были окружены 37 дивизий, 9 танковых бригад, 31 артполк Резерва Главного командования и полевые Управления четырех армий. В Брянском котле очутились 27 дивизий, 2 танковые бригады, 19 артполков и полевые Управления трех армий. Всего же в 1941-м в окружение попали и не вышли из него 92 из 170 советских дивизий, 50 артиллерийских полков, 11 танковых бригад и полевые Управления 7 армий.
В день нападения фашистской Германии на Советский Союз, 22 июня, Президиум Верховного Совета СССР объявил о мобилизации военнообязанных 13 возрастов — 1905-1918 годов. Мгновенно мобилизовано было свыше 10 миллионов человек. Из 2-х с половиной миллионов добровольцев было сформировано 50 ополченческих дивизий и 200 отдельных стрелковых полков, которые были брошены в бой без обмундирования и практически без надлежащего вооружения. Из двух с половиной миллионов ополченцев в живых осталось немногим более 150 тысяч».
Говорилось там и о военнопленных. В частности, о том, что в 1941 году попали в гитлеровский плен: под Гродно-Минском — 300 тысяч советских воинов, в Витебско-Могилёвско-Гомелъском котле — 580 тысяч, в Киевско-Уманьском — 768 тысяч. Под Черниговом и в районе Мариуполя — еще 250 тысяч. В Брянско-Вяземском котле оказались 663 тысячи, и т.д. Если собраться с духом и все это сложить, выходило, что в итоге за годы Великой Отечественной войны в фашистском плену умирали от голода, холода и безнадежности около четырех миллионов советских бойцов и командиров, объявленных Сталиным врагами и дезертирами. Подобает вспомнить и тех, кто, отдав жизнь за неблагодарное отечество, не дождался даже достойного погребения. Ведь по вине того же Сталина похоронных команд в полках и дивизиях не было — вождь с апломбом записного хвастуна утверждал, что нам они ни к чему: доблестная Красная Армия врага разобьет на его территории, сокрушит могучим ударом, сама же обойдется малой кровью. Расплата за эту самодовольную чушь оказалась жестокой, но не для генералиссимуса, а для бойцов и командиров, чья участь так мало его заботила. По лесам, полям и оврагам страны остались истлевать без погребения кости более двух миллионов героев. В официальных документах они числились пропавшими без вести — недурная экономия для государственной казны, если вспомнить, сколько вдов и сирот остались без пособия.
В том давнем разговоре маршал коснулся и причин катастрофы, в начале войны постигшей нашу «непобедимую и легендарную» Красную армию. На позорное отступление и чудовищные потери ее обрекла предвоенная сталинская чистка рядов командного состава армии. В наши дни это знает каждый, кроме неизлечимых почитателей генералиссимуса (да и те, пожалуй, в курсе, только прикидываются простачками), а ту эпоху подобное заявление потрясало. И разом на многое открывало глаза. Чего было ожидать от обезглавленной армии, где опытные кадровые военачальники вплоть до командиров батальона отправлены в лагеря или под расстрел, а вместо них назначены молодые, не нюхавшие пороху лейтенанты и политруки...»
— Хватит! — вздохнул маршал, отбирая у меня страшный документ, цифры которого не укладывались в голове. — Теперь понятно, что к чему? Ну, и как ликовать будем? О чем писать в газету, о какой Победе? Сталинской? А может, Пирровой? Ведь нет разницы!
— Товарищ маршал, я в полной растерянности. Но, думаю, писать надо по-советски.., — запнувшись, я уточнил: — по совести. Только теперь вы сами пишите, вернее, диктуйте, а я буду записывать.
— Пиши, записывай на магнитофон, в другой раз такого уж от меня не услышишь!
И я трясущейся от волнения рукой принялся торопливо строчить:
«Что такое победа? — говорил Конев. — Наша, сталинская победа? Прежде всего, это всенародная беда. День скорби советского народа по великому множеству погибших. Это реки слез и море крови. Миллионы искалеченных. Миллионы осиротевших детей и беспомощных стариков. Это миллионы исковерканных судеб, не состоявшихся семей, не родившихся детей. Миллионы замученных в фашистских, а затем и в советских лагерях патриотов Отечества». Тут ручка-самописка, как живая, выскользнула из моих дрожащих пальцев.
— Товарищ маршал, этого же никто не напечатает! — взмолился я.
— Ты знай, пиши, сейчас-то нет, зато наши потомки напечатают. Они должны знать правду, а не сладкую ложь об этой Победе! Об этой кровавой бойне! Чтобы в будущем быть бдительными, не позволять прорываться к вершинам власти дьяволам в человеческом обличье, мастерам разжигать войны.
— И вот еще чего не забудь, — продолжал Конев. — Какими хамскими кличками в послевоенном обиходе наградили всех инвалидов! Особенно в соцобесах и медицинских учреждениях. Калек с надорванными нервами и нарушенной психикой там не жаловали. С трибун ораторы кричали, что народ не забудет подвига своих сынов, а в этих учреждениях бывших воинов с изуродованными лицами прозвали «квазимодами» («Эй, Нина, пришел твой квазимода!» — без стеснения перекликались тетки из персонала), одноглазых — «камбалами», инвалидов с поврежденным позвоночником — «паралитиками», с ранениями в область таза — «кривобокими». Одноногих на костылях именовали «кенгуру». Безруких величали «бескрылыми», а безногих на роликовых самодельных тележках — «самокатами». Тем же, у кого были частично оторваны конечности, досталось прозвище «черепахи». В голове не укладывается! — с каждым словом Иван Степанович распалялся все сильнее.
— Что за тупой цинизм? До этих людей, похоже, не доходило, кого они обижают! Проклятая война выплеснула в народ гигантскую волну изуродованных фронтовиков, государство обязано было создать им хотя бы сносные условия жизни, окружить вниманием и заботой, обеспечить медицинским обслуживанием и денежным содержанием. Вместо этого послевоенное правительство, возглавляемое Сталиным, назначив несчастным грошовые пособия, обрекло их на самое жалкое прозябание. Да еще с целью экономии бюджетных средств подвергало калек систематическим унизительным переосвидетельствованиям во ВТЭКах (врачебно-трудовых экспертных комиссиях): мол, проверим, не отросли ли у бедолаги оторванные руки или ноги?! Все норовили перевести пострадавшего защитника родины, и без того нищего, на новую группу инвалидности, лишь бы урезать пенсионное пособие...
О многом говорил в тот день маршал. И о том, что бедность и основательно подорванное здоровье, сопряженные с убогими жилищными условиями, порождали безысходность, пьянство, упреки измученных жен, скандалы и нестерпимую обстановку в семьях. В конечном счете, это приводило к исходу физически ущербных фронтовиков из дома на улицы, площади, вокзалы и рынки, где они зачастую докатывались до попрошайничества и разнузданного поведения. Доведенные до отчаяния герои мало-помалу оказывались на дне, но не их надо за это винить.
К концу сороковых годов в поисках лучшей жизни в Москву хлынул поток обездоленных военных инвалидов с периферии. Столица переполнилась этими теперь уже никому не нужными людьми. В напрасном чаянии защиты и справедливости они стали митинговать, досаждать властям напоминаниями о своих заслугах, требовать, беспокоить. Это, разумеется, не пришлось по душе чиновникам столичных и правительственных учреждений. Государственные мужи принялись ломать голову, как бы избавиться от докучной обузы.
И вот летом 49-го Москва стала готовиться к празднованию юбилея обожаемого вождя. Столица ждала гостей из зарубежья: чистилась, мылась. А тут эти фронтовики — костыльники, колясочники, ползуны, всякие там «черепахи» — до того «обнаглели», что перед самым Кремлем устроили демонстрацию. Страшно не понравилось это вождю народов. И он изрек: «Очистить Москву от "мусора"!» Власть предержащие только того и ждали. Началась массовая облава на надоедливых, «портящих вид столицы» инвалидов. Охотясь, как за бездомными собаками, правоохранительные органы, конвойные войска, партийные и беспартийные активисты в считанные дни выловили на улицах, рынках, вокзалах и даже на кладбищах и вывезли из Москвы перед юбилеем «дорогого и любимого Сталина» выброшенных на свалку истории искалеченных защитников этой самой праздничной Москвы. И ссыльные солдаты победоносной армии стали умирать. То была скоротечная гибель: не от ран — от обиды, кровью закипавшей в сердцах, с вопросом, рвущимся сквозь стиснутые зубы: «За что, товарищ Сталин?» Так вот мудро и запросто решили, казалось бы, неразрешимую проблему с воинами-победителями, пролившими свою кровь «За Родину! За Сталина!».
— Да уж, что-что, а эти дела наш вождь мастерски проделывал. Тут ему было не занимать решимости - даже целые народы выселял, — с горечью заключил прославленный полководец Иван Конев.
Зловещее слово «война» с древних времен знакомо нашему народу. У нас особое отношение к защите Отечества. С кем только не сражались наши предки! Им довелось обороняться от древних гуннов, аваров, хазаров, печенегов, половцев, шведских феодалов, немецких псов-рыцарей, татаро-монголов, поляков, на протяжении многих веков громивших и разорявших Русь. Всё это не могло не сказаться на формировании национального характера или, выражаясь по старинке, русского духа. Только почему именно русского? Народ у нас многонациональный, не вчера он таким стал, и во все времена, чуть настанет година опасности, этот народ проявлял небывалую решимость к объединению, сплачивался. А если его вожди оказывались безвольными, неспособными возглавить воинство, повести на борьбу с врагом, люди брали судьбу страны в свои руки. Свою решимость бороться с чужеземными захватчиками они скрепляли устной присягой, клятвой на оружии и перед Господом Богом. Но так было в старые времена, когда народ чувствовал себя хозяином своей земли. И вот настало новое время. Сталинское. Не надо объяснять, какое. Все и так хорошо знают, что тогда творилось. И грянула новая война — Великая Отечественная. Народ встрепенулся, готовый дать сокрушительный отпор фашистским ордам. Люди были уверены — Сталин поведет их к победе...
Но что за наваждение?! Гитлеровские полки всего за три дня прорвались в глубь страны на 250 километров, а вождь затаился, не кажет глаз, да и гласа его что-то не слыхать. Прошло еще три дня. Немцы уже в Минске, захватили пол-Белоруссии, а вождь — отец родной — всё помалкивает. Стар и млад рвется в бой, атакует военкоматы, осаждает призывные пункты, а те, само собой, и денно и нощно проводят мобилизацию, гонят наспех сколоченные, порой, чуть ли не безоружные команды на фронт, которого практически уже нет. Народ недоумевает, народ в смятении: да где же он, где любимый и мудрый заступник всего человечества? Куда подевался кумир, воспетый в песнях и былинах?
Не ведали обманутые массы, какая тайна скрывается за этим державным безмолвием. Знали бы они, что великий вождь великой страны оказался великим трусом! Что целых десять дней, как пугливый зайчишка в кустах, он отсиживался на своей подмосковной даче, в панике ждал ареста от своих приближенных, которых не успел окрестить врагами народа и расстрелять, как расстрелял Рыкова, Косиора, Тухачевского, Якира, Блюхера и еще полтора миллиона людей, некогда завоевавших советскую власть и выпестовавших на свою голову этого головореза.
«О, если бы знали, кто такой Сталин…» Сказал и тут же спохватился. Да ничего бы особенного не произошло. Никто бы не стал брать, как в старые добрые времена, судьбу страны в свои руки. Почему? Разве не было у нас талантливых людей, отважных и толковых? Конечно, были. Но именно они первыми гибли в предвоенных чистках: кто покрупней, позаметнее, кто выделялся в серой толпе. Так что их мало осталось, да и уцелели из них те, кто либо научился не высовываться, либо за десятилетнее сталинское правление дал себя оболванить, как сказали бы позднее — зомбировать безудержной кампанией возвеличивания мелкого человечка, но большого тирана, «отца народов», безжалостно пожиравшего своих «сыновей». Видимо, его хваленая мудрость сводилась к наглой бандитской поговорочке: «Бей своих, чтобы чужие боялись!»
Чужие не испугались, а обезволенный советский народ способен был только на одно: безропотно проливать кровь. Снова и снова идти, повинуясь командам, в смертельный бой. Не задумывался - отучили. Что из этого вышло? Именно то, о чем говорят цифры докладной записки маршала Конева. От полного разгрома Советский Союз спасли безбрежные просторы и неисчерпаемые людские ресурсы, которых командование не жалело. И, конечно, неодолимое желание народа изгнать гитлеровских захватчиков с родной земли — когда дошло до дела, не крикливый энтузиазм, не навязанная извне любовь к вождю, а это естественное чувство вело и поддерживало.
Между тем Сталин, насилу оправившись от шока, наконец-то 3 июля выступил по радио. Ну, слава Богу, живой! Народ тоже ожил, воспрял духом, услышав необходимое в ту пору уму и сердцу воззвание: «Братья и сестры, идите в бой. Родина вас не забудет!» И люди, у которых эта власть украла веру в Отца Небесного, пошли, ища опоры в имени того, кто с наглостью самозванца заменил его собственной усатой персоной. Бессмертного Бога нет, но смертный идол назвался их братом, он обещал не забыть… Пошел и чечено-ингушский народ. На защиту огромной многонациональной державы маленькая кавказская республика послала более 40 тысяч лучших сынов и дочерей, смотревших на это как на исполнение своего святого долга. Сражаясь, они проявляли высшую воинскую доблесть. А вот и неопровержимое свидетельство, те же упрямые цифры: в Чечено-Ингушетии к званию Героя Советского Союза было представлено 96 чеченцев и 24 ингуша — ни в одной республике не нашлось столько Героев (в процентном отношении к общей численности населения).
Итак, Сталин убедился, что опасность миновала, пост генсека остался за ним. Оклемавшись, он принялся за старое. Едва ясно стало, что победа не за горами, ему вздумалось утолить свою кровожадность расправой с малыми народами. Теперь можно было обойтись и без них, а вот без террора он управлять не мог. Не владел этим искусством. Коварный от природы, вождь обманул и воинов Чечено-Ингушетии, и — в который раз! — замороченную страну. Да, ведь она не помешала ему цинично извратить смысл недавней клятвы: «Идите в бой, Родина вас не забудет!» Лучше бы она о них забыла…
Одновременно с высылкой мирного населения, отправленного, по сути, на каторгу, из армии отчислили доблестных сынов Чечено-Ингушской республики. Да не отчислили — отшвырнули, словно выкуренные сигареты, — за бортом жизни оказались десятки тысяч воинов, невзирая на их боевые заслуги. Такова была награда за верность, мужество и пролитую кровь. Вождь подло плюнул в душу всем чеченцам и ингушам, объявив их изменниками и трусами. И кто объявил — первейший трус, лжец, а если глубже посмотреть, то и предатель. Ведь он, пока правил страной, загубил в ней столько миллионов людей, сколько Гитлер убил в концлагерях и на полях сражений. Вот уж воистину несчастный советский народ! Его уничтожали одновременно два палача — один душегубствовал под фашистским знаменем, другой под коммунистическим.
Мне и всем тем, кому дорого доброе имя чеченцев и ингушей, трудно в полной мере восстановить справедливость, воздать должное каждому совершившему подвиг на фронтах Великой войны. Почему? Да потому, что по приказу Сталина из боевых архивов изымались и уничтожались свидетельства героизма воинов-кавказцев. К счастью, были в стране порядочные люди, всё, что только могли, делавшие для сохранения фронтовых документов. Из тех, что удалось уберечь, видно, что многих геройски погибших чеченцев и ингушей умышленно именовали пропавшими без вести. Подлог как политическая мера: ведь надо было оправдать расправу, доказать, что их поделом объявили изменниками (правда, ни в одной уважающей себя армии пропавший без вести к предателю не приравнивается, но кого это смущало?).
О том, сколько гнусной несправедливости было допущено в отношении репрессированных народов, я узнал в ходе поиска без вести пропавших защитников Родины, за который взялся и по велению своей совести, и согласно приказу (может быть, здесь вернее сказать — по поручению) все того же маршала Конева. Когда он возглавил только что созданный к 20-летию Победы Центральный штаб Всесоюзного похода по дорогам Великой Отечественной войны, я стал его порученцем и, как говорилось в начале, по сей день благодарен судьбе за встречу с таким честным и мужественным человеком. Кстати, лишь благодаря ему я смог защититься от инсинуаций некоторых высоких чинов, пытавшихся обвинить меня в симпатиях к «предателям: чеченцам и ингушам». Знаменитый полководец говорил мне:
— Твой долг помочь маленькому народу избавиться от недостойных нападок и унижающего клейма.
Они и поныне не перевелись, чиновные ура-патриоты, готовые без конца оскорблять этот многострадальный народ, навешивая паскудные ярлыки. Угроза «мочить в сортире» близка их мироощущению, они стремятся понимать ее как можно расширительнее…
Только храня правду о войне, защищая ее от любых фальсификаций, мы обретаем право, наперекор трагизму совершившегося все-таки, праздновать Победу. А права забывать о ее цене нет ни у кого.
