![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
"12 стульев" и "Золотой теленок" написал Б.А. Булгаков?! Часть I
И что нам с этим делать?
Ася Крамер
(Начало. Продолжение в http://systemity.livejournal.com/2982549.html)
Литературная сенсация или необоснованная конспирология? Едва появившись, книга Ирины Амлински (И.Амлински, «12 стульев от Михаила Булгакова», Берлин) и даже только цитаты из нее вызвали... потоки оскорблений. Так некоторая часть читательской публики реагирует на шок.
Тут интересно, что многие из этих читателей числились и числятся по ведомству давних и бескомпромиссных «борцов с режимом», но когда им представили еще одно доказательство истинной низости этого режима, они яростно воспротивились: «вот этого уже точно не может быть!» Но почему так уж «не может быть»?
В самом деле, если в СССР был дан тотальный бой частной собственности, то почему должна была существовать частная (авторская) собственность на литературные произведения? Разве не логично предположить, что власть оставляла за собой право лучше знать, кто будет лучшим автором тому или иному произведению?
Читая доводы и выводы Ирины Амлински, я чувствовала, как пелена воинственного неприятия сменяется саркастическим любопытством, потом гнетущими сомнениями, а потом и «нежеланной» (используем такой термин) убежденностью в какой-то ее правоте. Впрочем, много лет раньше мне довелось услышать в каком-то интервью: «Не знаю, в каких отношениях были Булгаков и Ильф с Петровым, но я часто путаюсь, где описан тот или иной эпизод – в «Мастере и Маргарите» или в «Двенадцати стульях». Одна эпоха, одни учреждения, по которым ходят и Бендер, и Бегемот, один, в общем-то, и язык».
На темы поразительного, необъяснимого сходства, объясняя его разными причинами, писали Майя Каганская, Зэев Бар-Селла, Александр Левин, Лидия Яновская, Михаил Одесский, Давид Фельдман, Абир Риттерсгофф и другие.
Вот хотя бы отрывок из исследования “Двенадцать стульев из Зойкиной квартиры» Александра Левина
«Людей много, а мыслей мало. Так считает, и совершенно справедливо, Милан Кундера. Не удивительно, что идеи и сюжеты кочуют из книги в книгу. Не удивительно и то, что вопросы влияний и заимствований так часто обсуждаются в литературоведении, что Шекспир, кто бы им ни был, только в трёх из тридцати семи пьес не использовал сюжеты произведений других авторов или хроник. Но он счастливо избежал упрёков в заимствованиях.
А есть писатели, для каждого произведения которых выявляется множество предшественников, якобы написавших то же самое давным-давно. К числу таких авторов, увы, относится и Михаил Афанасьевич Булгаков. Список только одних названий источников будто бы использованных им при написании “Мастера и Маргариты”, по объёму, пожалуй, не уступит самому роману. В. Б. Шкловский всерьёз считал успех Булгакова уже в самом начале его литературной известности успехом “вовремя приведенной цитаты”. Зависть ли собратьев по ремеслу, желание ли блеснуть эрудицией тому причина, но к Булгакову, как ни к какому другому из крупных русских писателей, обращены упрёки в заимствованиях. Литература по этому поводу поистине необозрима.
Но у этой медали, как у любой другой, наверняка есть и обратная сторона. Хотя бы из соображений симметрии должны существовать авторы, в произведениях которых использованы идеи, образы, сюжетные ходы и, главное, подробности, безусловно, булгаковские. Пример такого заимствования - герои и важные детали знаменитой дилогии И. Ильфа и Е. Петрова, публикация первой части которой началась семьдесят пять лет назад в первом номере журнала “30 дней” за 1928 год».
Александр Левин свою работу посвятил пьесе Булгакова «Зойкина квартира. В ней он не столько обсуждает концептуальную зависимость романа Ильфа и Петрова от пьесы Булгакова, сколько рассматривает подробности, детали, частности и поражается их феноменальному сходству.
Начинает он с фамилий: Воробьянинов – Обольянинов - сходство практически полное. В первую же встречу героев, как в пьесе, так и в романе, тот из них, которому отведена роль второй скрипки, лишается одной из частей своего костюма, которая достаётся главному герою. Остап получает ярко-голубой гарусный жилет Воробьянинова, а Аметистов – «великолепные” брюки Обольянинова.
В обоих произведениях герой второго плана поставлен судьбой перед необходимостью заняться деятельностью, к которой абсолютно не пригоден, и вынужден согласиться на сотрудничество с главным героем только потому, что предполагает в нём выдающегося пройдоху:
“В конце концов, без помощника трудно, - подумал Ипполит Матвеевич, - а жулик он, кажется, большой. Такой может быть полезен”..
“О б о л ь я н и н о в (за сценой, глухо). Для этого я совершенно не гожусь. На такую должность нужен опытный прохвост.”
И т.д., и т.п.
Но вернемся к книге Ирины Амлински. В продаже она появилась только сейчас, но мне довелось прочесть ее еще в рукописи. Итак, вот ее главный вывод во всей красе: в «12 стульев» и «Золотом теленке» чувствуется авторская рука Михаила Булгакова!
Собственно, тут я смягчила ее позицию. Ирина Амлински уверяет, что оба романа написаны Михаилом Булгаковым!
Да, вот точно так и я - чуть не упала со стула!
Еще полгода назад я не знала о существовании такой темы. Даже не предполагала. Вот о Шолохове знала: десятки работ посвящены «разгадыванию», кто же был истинный автор «Тихого Дона». Но вот об этой теме не знала, пока не познакомилась с книгой Ириной Амлински, которая называется скромненько, но – под дых: «12 стульев от Михаила Булгакова», а потом уже, заинтересованная и заинтригованная, прочла уйму других материалов.
В нашем поколении ни одна книга не оставила такой след, как «Двенадцать стульев» и потом «Золотой теленок». Сначала считалось, что книги просто смешные, потом мы стали понимать, что это великолепная литература. Герои их выпуклы, язык музыкальный, все там живое, все сверкает и переливается. И при этом мы чувствовали ее явную антисоветскость.
Так мы думали: антисоветскость. На самом деле, говорят известные литературоведы Михаил Одесский и Давид Фельдман («Дружба народов, 2000, №12) , в «Двенадцати стульях» развенчивался левый уклон, т.е. - Троцкий и его страсть к мировой революции, а в «Золотом теленке» уже якобы чувствуются отголоски борьбы с «правым уклоном», т.е. с призывом Николая Бухарина «Обогащайтесь!».
Вот у Бендера обогатиться не получилось и у вас, господа хорошие, не получится! Поэтому увидели свет эти «антисоветские» книги – они, оказывается, обслуживали злобу дня. Но, впрочем, нас не обманешь. «Злобу дня» обслуживают по-другому, и мы безошибочно чувствуем как. Здесь же «злоба дня» сама по себе, а литература высочайшей пробы сама по себе.
Вообще, сам процесс появления «12с» на свет – удивительный и не имеет аналогов не только в советской, но и в мировой литературе. Впрочем, на один «мировой аналог» идут кое-какие намеки.
Тут нам надо обратиться к воспоминаниям Евгения Петрова «Мой друг Ильф».
«Однажды Валентин Катаев, брат Евгения Петрова, маститый на тот момент писатель, и человек, как говорят современники, вполне авантюрного плана, вошел к ним со словами:
— Я хочу стать советским Дюма-отцом.
Это высокомерное заявление не вызвало в отделе особенного энтузиазма. И не с такими заявлениями входили люди в комнату четвертой полосы.
— Почему же это, Валюн, вы вдруг захотели стать Дюма-пером? — спросил Ильф.
— Потому, Илюша, что уже давно пора открыть мастерскую советского романа, — ответил Старик Собакин, — я буду Дюма-отцом, а вы будете моими неграми. Я вам буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править. Пройдусь раза два по вашим рукописям рукой мастера — и готово. Как Дюма-первый. Ну? Кто желает? Только помните, я собираюсь держать вас в черном теле.
Мы еще немного пошутили на тему о том, как Старик Собакин будет Дюма-отцом, а мы его неграми. Потом заговорили серьезно.
- Есть отличная тема, - сказал Катаев, - стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман? Есть еще темки... А? Соглашайтесь. Серьезно. Один роман пусть пишет Илья, а другой — Женя».
Будущие авторы соглашаются и приступают к работе.
Можно предположить, что они отправятся в библиотеки, начнут готовить черновики и заготовки, выписывать цитаты на карточки... Что у них начнутся споры о том, какие штиблеты должны быть на Бендере и кто он вообще таков, этот Бендер...
Из какого города родом Воробьянинов, и какой бант должен быть на груди у мадам Грицацуевой. Нет, ничего этого нет. Никаких наработок. Ведь на этот день еще ни одного слова в «Записных книжках» не было! Откуда взялась такая стройная продуманная композиция и одновременно такая сиюминутная (как будто детали сегодняшнего дня нарочито туда вставлены!). Неужели тут не о чем задуматься? Может быть, просто правился и компилировался некий исходный материал?
Не забывайте, что в «Гудке» работала команда «правщиков». Это такая циничная профессия литературных профессионалов – они «выправят», да так выправят, что швов не увидишь.
Итак, у Ильфа и Петрова наработок не было. Им всего лишь понравилась идея «про стулья» (Молодец Соббакин! Так вспоминает Евгений Петров.) А вот у Булгакова наработок было очень много. О них будет ниже.
Вообще, когда речь идет о романах, память у Петрова слабеет. Хотя так-то она очень хороша, и он помнит другие подробности своей жизни, помнит даже, какого цвета была бумага, застилавшая их письменные столы, и как выглядела импровизированная стенгазета «Сопли и вопли» на стене редакции.
«Дюма-отец план одобрил, сказал, что уезжает на юг, и потребовал, чтобы к его возвращению, через месяц, была бы готова первая часть.
«И он уехал. А мы остались. Это было в августе или сентябре 1927 года. ... Мы с Ильфом вышли из комнаты и стали прогуливаться по длиннейшему коридору Дворца Труда.
— Ну что, будем писать? — спросил я.
— Что ж, можно попробовать, — ответил Ильф.
— Давайте так, — сказал я, — начнем сразу. Вы — один роман, а я — другой. (т.е. речь сразу шла о двух романах. Интересно! И начинающий Петров, которого только недавно его брат силком усадил за первый в его жизни фельетон «Гусь и доски», готов взяться самостоятельно за написание романа!) А сначала сделаем планы для обоих романов.
Ильф подумал.
— А может быть, будем писать вместе?
— Как это?
— Ну, просто вместе будем писать один роман. Мне понравилось про эти стулья. Молодец Собакин.
— Как это вместе? По главам, что ли?
— Да нет, — сказал Ильф, — попробуем писать вместе, одновременно каждую строчку вместе. Понимаете? Один будет писать, другой в это время будет сидеть рядом. (Приходилось ли вам слышать что-нибудь подобное?!) В общем, сочинять вместе».
Известный литературовед, автор комментариев к «12С», Л. Яновская пишет (я бы сказала, с некоторым недоумением): «Ильф и Петров не просто дополняли друг друга. Все написанное ими сообща, как правило, оказывалось значительнее, художественно совершеннее, глубже и острей по мысли, чем написанное писателями порознь».
Давайте вдумаемся в эту фразу. Порознь они нередко писали откровенно слабые вещи, полные неглубокого, но размашистого ерничества (впрочем, такой стиль тогда царил - «для простого народа»), но, сев за роман совместно, за один месяц (по другим данным – за три), без подготовки, без справочного материала, без черновиков написали шедевр, ставший культовым для нескольких поколений?
Продолжим чтение воспоминаний.
«...Вечера в пустом Дворце Труда. Совершенно не понимали, что выйдет из нашей работы. Иногда я засыпал с пером в руке. Просыпался от ужаса — передо мною были на бумаге несколько огромных кривых букв. Такие, наверно, писал чеховский Ванька, когда сочинял письмо «на деревню дедушке». Ильф расхаживал по узкой комнате четвертой полосы. Иногда мы писали в профотделе».
Что же все-таки вспоминает Евгений Петров о главном? О работе непосредственно над текстом гениального романа?
Ничего!
Есть воспоминание о некоем каторжном и изнурительном труде. «Мы писали буквально кровью!» – это самое эмоциональное из его воспоминаний, и неизвестно, к чему его можно отнести.
Дело в том, что Евгений Петров все время употребляет глагол «писать», который в русском языке имеет два значения : и писать-сочинять, и писать-переписывать. По смыслу все время получается, что он говорит о втором. А Ильф, вспоминает он, не хотел работать! Т.е. переписывать! Писал Петров, потому что «у него почерк получше»!
Другой не менее важный эпизод - завершение работы над романом.
«И вот в январе месяце 28 года наступила минута, о которой мы мечтали, - сообщает Петров. - Перед нами лежала такая толстая рукопись, что считать печатные знаки пришлось часа два. Но как приятна была эта работа!” Роман действительно получился объемный - в трех частях, каждая примерно по семь авторских листов, а в каждом листе соответственно сорок тысяч знаков. Второго экземпляра, по словам Петрова, не было, они боялись потерять рукопись, почему Ильф, то ли в шутку, то ли всерьез, “взял листок бумаги и написал на нем: “Нашедшего просят вернуть по такому-то адресу”. И аккуратно наклеил листок на внутреннюю сторону обложки”. После чего соавторы покинули редакцию “Гудка”.
“Шел снег, чинно сидя в санках, мы везли рукопись домой, - вспоминает Петров. - Но не было ощущения свободы и легкости. Мы не чувствовали освобождения. Напротив. Мы испытывали чувство беспокойства и тревоги. Напечатают ли наш роман?»
Из той же статьи М.Одесского и Д.Фельдмана в «Дружбе народов» под названием «Литературная стратегия и политическая интрига. “Двенадцать стульев” в советской критике рубежа 1920-1930-х годов»:
«Очень странная история. Получается, что в январе 1928 года соавторы, завершив работу над единственным экземпляром рукописи, еще не знали, примут ли роман в журнале, однако в январе же началась публикация.
Такое невозможно. Рукопись не готовится к печати сама собою. Цикл редакционной подготовки довольно трудоемок и продолжителен... Коррективы, конечно, неизбежны, бывают срочные материалы, но и тут не вставишь этак запросто несколько романных глав с иллюстрациями. Кстати, и художнику нужно время, чтобы прочитать роман и подготовить иллюстрации, причем речь опять не о днях - о неделях. А еще типографские работы: набор, вычитка, верстка, сверка и т.п. »...
Эти же авторы обращают внимание на то, что после публикации романа критика, обычно агрессивная и бесцеремонная, надолго замолчала. Подобное молчание обычно означает, что критики знали больше, чем казалось. И главное знание заключалось в следующем: такие романы так просто не печатают!
Создается впечатление, что Ильф и Петров оказались втянутыми в аферу своего брата, над которым стояли еще более могущественные силы. А над ними - еще более могущественные. А иначе кто, скажите, рискнет прямо с колес печатать такое сомнительное в идейном плане произведение, если не будет высочайшего одобрения или даже заказа?..
Но зачем? Кому это было нужно? Как вообще могла родиться такая мистификация?
Или это все из числа сенсаций-однодневок, не имеющих под собой никакой почвы?
Ведь это у И.Амлински есть полная уверенность и никаких вопросов, а у нас вопросов много.
Давайте сделаем свои собственные предположения. Может, кому-то они покажутся чересчур смелыми – тогда опровергайте, доказывайте.
1. Был «социальный заказ, причем самого высокого уровня. Причины его могли быть разные. Я лично склоняюсь к следующей версии. Условно назовем ее «Три столицы».
За рубежом вышла книга под таким названием. В ней описывались реальные события.
В конце 1925 года некий Эдуард Эмильевич Шмитт нелегально перешел советскую границу и совершил двухмесячное путешествие по Советской России. Под этим именем скрывался известный в недалеком прошлом русский политический деятель, монархист, публицист, а затем эмигрант В.В. Шульгин. Впечатления от страны, живущей в условиях НЭПа, и составили содержание книги «Три столицы».
Стоит посмотреть на портрет Шульгина с его бритым черепом и торчащими под прямым углом усами, как вы увидите как живого... Кису Воробьянинова (до эпопеи с краской усов натуральной краской «Наяда». И последующая краска, и вынужденное бритье тоже описаны в «Трех столицах»).
Шульгин посетил все три столицы: Москву, Питер, Киев. Он считал, что счастливо избежал встречи с ЧК, чекисты же позже уверяли, что под видом контрабандистов «вели» Шульгина всю дорогу.
В общем, версия такова: авантюрным романом о поиске сокровищ в стульях создавалась пародия на путешествие Шульгина.
Кстати, тот якобы тоже вернулся в Россию за поиском спрятанных сокровищ, хотя уверял – для выяснения судьбы пропавшего сына.
Вот такая могла быть основа для социального заказа.
Но и версию литературоведов Одесского и Фельдмана нельзя сбрасывать со счетов. Может быть, Сталину действительно нужна была помощь в борьбе с «левым уклоном». Партийные подпевалы его поддерживали, но этого было мало. «А гдэ товариши писатэли? За что ми союз писатэлей содержим, пайками их подкармливаем и отправляем одихать в солнечные здравницы?»
2. И к кому мог попасть такой «заказ»? К Владимиру Нарбуту. Он был на тот момент крупным партийным функционером литературного фронта. Как сказала Надежда Мандельштам, «с его руки кормились тогда все писатели». Недолго, правда, пока его самого не укатали крутые горки.
3. Нарбут обратился к своему другу еще по Одессе Валентину Катаеву, который тогда как раз осваивал новый социалистический вид литературы в виде коллективного романа. Это есть не что иное, как окучивание нивы литературной поденщины, которая в наше время получила замечательное развитие. (Кстати, ознакомьтесь с мнением, что именно Валентин Катаев был прототипом Бендера: много шуток из его лексикона, похожая циничность, да и внешне он был похож - по крайней мере, на иллюстрациях в журнале был изображен именно он).
4. Сталин мог намекнуть, что это должен быть талант уровня Булгакова.
Вообще-то, он Булгакова очень любил. Любил по-своему, по-сталински, как кошка мышку или как семейный деспот любит свою жену. Деспот любит, а жена должна свое обожание демонстрировать и все свои таланты класть к его ногам.
«Что, так сильно мы вам надоели?» – спрашивает вождь Булгакова в ответ на очередную просьбу выпустить его за границу.
Зигмунд Фрейд много чего услышал бы в этом «любовном послании»... Конечно, он его не отпустил.
Да, Сталин определенно мог желать булгаковского «подарка».
5. Булгаков, скорее всего, взбрыкнул. Да и по его работе в Художественном театре было видно, что автор он неудобный. На изменения не соглашался, с начальственной редактурой спорил. «Не наш человек».
6. В 1926 году у него начинаются неприятности с ГПУ, вызовы, беседы, состоялся ночной обыск. При обыске забирают рукопись «Собачьего сердца», дневники и еще кое-какие материалы.
7. Но самого Булгакова не трогают! Был нужен? Более того, в Московском Художественном театре неожиданно начинают ставить спектакль «Дни Турбиных» по роману «Белая гвардия». Но только в одном театре, и никогда нигде больше!
8. Михаил Булгаков дождался, наконец, трехкомнатной квартиры и подписал 1 августа 1927 года договор с Адольфом Францевичем Стуем на первое в своей жизни отдельное жилье...
А когда Валентин Катаев появился с идеей «литературным неграм» писать романы? В августе – сентябре 1927 года!
А когда у Булгакова начались вызовы в ГПУ, произошел обыск, когда конфисковали рукописи? Когда состоялся этот «подготовительный» период? Он начался 7 мая 1926 года и шел до середины сентября. О, как хочется связать эти события! Но нельзя. У вас есть доказательства, что отдельная квартира была выделена в виде отступного за присвоенные романы? Или что разрешение на спектакль в Художественном было из того же ряда?
Нет? Ну, так сидите и молчите!
9. И еще – штрихом в общую картинку: «Ильф всегда очень волновался по поводу общественных и литературных дел. С утра мы всегда начинали об этом разговор. И очень часто так и не могли сесть работать. Мы хотим рассказать... о том, что нас беспокоит, тревожит, о чем мы часто говорим друг с другом, вместо того чтобы работать. То есть мы, конечно, работаем тоже, но обязательно, прежде чем начать писать, час-другой посвящаем довольно нервному разговору о литературных делах, потому что эти дела не могут нас не волновать».
И в самом деле, «литературные дела» были аховые. Похоже, что Ильф и Петров, помимо их воли, оказались в центре грандиозной литературной мистификации и не говорить о ней, о том, во что все это может вылиться, не могли. Но потом успокаивались и начинали писать шедевр.
Ася Крамер
(Начало. Продолжение в http://systemity.livejournal.com/2982549.html)
Литературная сенсация или необоснованная конспирология? Едва появившись, книга Ирины Амлински (И.Амлински, «12 стульев от Михаила Булгакова», Берлин) и даже только цитаты из нее вызвали... потоки оскорблений. Так некоторая часть читательской публики реагирует на шок.
Тут интересно, что многие из этих читателей числились и числятся по ведомству давних и бескомпромиссных «борцов с режимом», но когда им представили еще одно доказательство истинной низости этого режима, они яростно воспротивились: «вот этого уже точно не может быть!» Но почему так уж «не может быть»?
В самом деле, если в СССР был дан тотальный бой частной собственности, то почему должна была существовать частная (авторская) собственность на литературные произведения? Разве не логично предположить, что власть оставляла за собой право лучше знать, кто будет лучшим автором тому или иному произведению?
Читая доводы и выводы Ирины Амлински, я чувствовала, как пелена воинственного неприятия сменяется саркастическим любопытством, потом гнетущими сомнениями, а потом и «нежеланной» (используем такой термин) убежденностью в какой-то ее правоте. Впрочем, много лет раньше мне довелось услышать в каком-то интервью: «Не знаю, в каких отношениях были Булгаков и Ильф с Петровым, но я часто путаюсь, где описан тот или иной эпизод – в «Мастере и Маргарите» или в «Двенадцати стульях». Одна эпоха, одни учреждения, по которым ходят и Бендер, и Бегемот, один, в общем-то, и язык».
На темы поразительного, необъяснимого сходства, объясняя его разными причинами, писали Майя Каганская, Зэев Бар-Селла, Александр Левин, Лидия Яновская, Михаил Одесский, Давид Фельдман, Абир Риттерсгофф и другие.
Вот хотя бы отрывок из исследования “Двенадцать стульев из Зойкиной квартиры» Александра Левина
«Людей много, а мыслей мало. Так считает, и совершенно справедливо, Милан Кундера. Не удивительно, что идеи и сюжеты кочуют из книги в книгу. Не удивительно и то, что вопросы влияний и заимствований так часто обсуждаются в литературоведении, что Шекспир, кто бы им ни был, только в трёх из тридцати семи пьес не использовал сюжеты произведений других авторов или хроник. Но он счастливо избежал упрёков в заимствованиях.
А есть писатели, для каждого произведения которых выявляется множество предшественников, якобы написавших то же самое давным-давно. К числу таких авторов, увы, относится и Михаил Афанасьевич Булгаков. Список только одних названий источников будто бы использованных им при написании “Мастера и Маргариты”, по объёму, пожалуй, не уступит самому роману. В. Б. Шкловский всерьёз считал успех Булгакова уже в самом начале его литературной известности успехом “вовремя приведенной цитаты”. Зависть ли собратьев по ремеслу, желание ли блеснуть эрудицией тому причина, но к Булгакову, как ни к какому другому из крупных русских писателей, обращены упрёки в заимствованиях. Литература по этому поводу поистине необозрима.
Но у этой медали, как у любой другой, наверняка есть и обратная сторона. Хотя бы из соображений симметрии должны существовать авторы, в произведениях которых использованы идеи, образы, сюжетные ходы и, главное, подробности, безусловно, булгаковские. Пример такого заимствования - герои и важные детали знаменитой дилогии И. Ильфа и Е. Петрова, публикация первой части которой началась семьдесят пять лет назад в первом номере журнала “30 дней” за 1928 год».
Александр Левин свою работу посвятил пьесе Булгакова «Зойкина квартира. В ней он не столько обсуждает концептуальную зависимость романа Ильфа и Петрова от пьесы Булгакова, сколько рассматривает подробности, детали, частности и поражается их феноменальному сходству.
Начинает он с фамилий: Воробьянинов – Обольянинов - сходство практически полное. В первую же встречу героев, как в пьесе, так и в романе, тот из них, которому отведена роль второй скрипки, лишается одной из частей своего костюма, которая достаётся главному герою. Остап получает ярко-голубой гарусный жилет Воробьянинова, а Аметистов – «великолепные” брюки Обольянинова.
В обоих произведениях герой второго плана поставлен судьбой перед необходимостью заняться деятельностью, к которой абсолютно не пригоден, и вынужден согласиться на сотрудничество с главным героем только потому, что предполагает в нём выдающегося пройдоху:
“В конце концов, без помощника трудно, - подумал Ипполит Матвеевич, - а жулик он, кажется, большой. Такой может быть полезен”..
“О б о л ь я н и н о в (за сценой, глухо). Для этого я совершенно не гожусь. На такую должность нужен опытный прохвост.”
И т.д., и т.п.
Но вернемся к книге Ирины Амлински. В продаже она появилась только сейчас, но мне довелось прочесть ее еще в рукописи. Итак, вот ее главный вывод во всей красе: в «12 стульев» и «Золотом теленке» чувствуется авторская рука Михаила Булгакова!
Собственно, тут я смягчила ее позицию. Ирина Амлински уверяет, что оба романа написаны Михаилом Булгаковым!
Да, вот точно так и я - чуть не упала со стула!
Еще полгода назад я не знала о существовании такой темы. Даже не предполагала. Вот о Шолохове знала: десятки работ посвящены «разгадыванию», кто же был истинный автор «Тихого Дона». Но вот об этой теме не знала, пока не познакомилась с книгой Ириной Амлински, которая называется скромненько, но – под дых: «12 стульев от Михаила Булгакова», а потом уже, заинтересованная и заинтригованная, прочла уйму других материалов.
В нашем поколении ни одна книга не оставила такой след, как «Двенадцать стульев» и потом «Золотой теленок». Сначала считалось, что книги просто смешные, потом мы стали понимать, что это великолепная литература. Герои их выпуклы, язык музыкальный, все там живое, все сверкает и переливается. И при этом мы чувствовали ее явную антисоветскость.
Так мы думали: антисоветскость. На самом деле, говорят известные литературоведы Михаил Одесский и Давид Фельдман («Дружба народов, 2000, №12) , в «Двенадцати стульях» развенчивался левый уклон, т.е. - Троцкий и его страсть к мировой революции, а в «Золотом теленке» уже якобы чувствуются отголоски борьбы с «правым уклоном», т.е. с призывом Николая Бухарина «Обогащайтесь!».
Вот у Бендера обогатиться не получилось и у вас, господа хорошие, не получится! Поэтому увидели свет эти «антисоветские» книги – они, оказывается, обслуживали злобу дня. Но, впрочем, нас не обманешь. «Злобу дня» обслуживают по-другому, и мы безошибочно чувствуем как. Здесь же «злоба дня» сама по себе, а литература высочайшей пробы сама по себе.
Вообще, сам процесс появления «12с» на свет – удивительный и не имеет аналогов не только в советской, но и в мировой литературе. Впрочем, на один «мировой аналог» идут кое-какие намеки.
Тут нам надо обратиться к воспоминаниям Евгения Петрова «Мой друг Ильф».
«Однажды Валентин Катаев, брат Евгения Петрова, маститый на тот момент писатель, и человек, как говорят современники, вполне авантюрного плана, вошел к ним со словами:
— Я хочу стать советским Дюма-отцом.
Это высокомерное заявление не вызвало в отделе особенного энтузиазма. И не с такими заявлениями входили люди в комнату четвертой полосы.
— Почему же это, Валюн, вы вдруг захотели стать Дюма-пером? — спросил Ильф.
— Потому, Илюша, что уже давно пора открыть мастерскую советского романа, — ответил Старик Собакин, — я буду Дюма-отцом, а вы будете моими неграми. Я вам буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править. Пройдусь раза два по вашим рукописям рукой мастера — и готово. Как Дюма-первый. Ну? Кто желает? Только помните, я собираюсь держать вас в черном теле.
Мы еще немного пошутили на тему о том, как Старик Собакин будет Дюма-отцом, а мы его неграми. Потом заговорили серьезно.
- Есть отличная тема, - сказал Катаев, - стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман? Есть еще темки... А? Соглашайтесь. Серьезно. Один роман пусть пишет Илья, а другой — Женя».
Будущие авторы соглашаются и приступают к работе.
Можно предположить, что они отправятся в библиотеки, начнут готовить черновики и заготовки, выписывать цитаты на карточки... Что у них начнутся споры о том, какие штиблеты должны быть на Бендере и кто он вообще таков, этот Бендер...
Из какого города родом Воробьянинов, и какой бант должен быть на груди у мадам Грицацуевой. Нет, ничего этого нет. Никаких наработок. Ведь на этот день еще ни одного слова в «Записных книжках» не было! Откуда взялась такая стройная продуманная композиция и одновременно такая сиюминутная (как будто детали сегодняшнего дня нарочито туда вставлены!). Неужели тут не о чем задуматься? Может быть, просто правился и компилировался некий исходный материал?
Не забывайте, что в «Гудке» работала команда «правщиков». Это такая циничная профессия литературных профессионалов – они «выправят», да так выправят, что швов не увидишь.
Итак, у Ильфа и Петрова наработок не было. Им всего лишь понравилась идея «про стулья» (Молодец Соббакин! Так вспоминает Евгений Петров.) А вот у Булгакова наработок было очень много. О них будет ниже.
Вообще, когда речь идет о романах, память у Петрова слабеет. Хотя так-то она очень хороша, и он помнит другие подробности своей жизни, помнит даже, какого цвета была бумага, застилавшая их письменные столы, и как выглядела импровизированная стенгазета «Сопли и вопли» на стене редакции.
«Дюма-отец план одобрил, сказал, что уезжает на юг, и потребовал, чтобы к его возвращению, через месяц, была бы готова первая часть.
«И он уехал. А мы остались. Это было в августе или сентябре 1927 года. ... Мы с Ильфом вышли из комнаты и стали прогуливаться по длиннейшему коридору Дворца Труда.
— Ну что, будем писать? — спросил я.
— Что ж, можно попробовать, — ответил Ильф.
— Давайте так, — сказал я, — начнем сразу. Вы — один роман, а я — другой. (т.е. речь сразу шла о двух романах. Интересно! И начинающий Петров, которого только недавно его брат силком усадил за первый в его жизни фельетон «Гусь и доски», готов взяться самостоятельно за написание романа!) А сначала сделаем планы для обоих романов.
Ильф подумал.
— А может быть, будем писать вместе?
— Как это?
— Ну, просто вместе будем писать один роман. Мне понравилось про эти стулья. Молодец Собакин.
— Как это вместе? По главам, что ли?
— Да нет, — сказал Ильф, — попробуем писать вместе, одновременно каждую строчку вместе. Понимаете? Один будет писать, другой в это время будет сидеть рядом. (Приходилось ли вам слышать что-нибудь подобное?!) В общем, сочинять вместе».
Известный литературовед, автор комментариев к «12С», Л. Яновская пишет (я бы сказала, с некоторым недоумением): «Ильф и Петров не просто дополняли друг друга. Все написанное ими сообща, как правило, оказывалось значительнее, художественно совершеннее, глубже и острей по мысли, чем написанное писателями порознь».
Давайте вдумаемся в эту фразу. Порознь они нередко писали откровенно слабые вещи, полные неглубокого, но размашистого ерничества (впрочем, такой стиль тогда царил - «для простого народа»), но, сев за роман совместно, за один месяц (по другим данным – за три), без подготовки, без справочного материала, без черновиков написали шедевр, ставший культовым для нескольких поколений?
Продолжим чтение воспоминаний.
«...Вечера в пустом Дворце Труда. Совершенно не понимали, что выйдет из нашей работы. Иногда я засыпал с пером в руке. Просыпался от ужаса — передо мною были на бумаге несколько огромных кривых букв. Такие, наверно, писал чеховский Ванька, когда сочинял письмо «на деревню дедушке». Ильф расхаживал по узкой комнате четвертой полосы. Иногда мы писали в профотделе».
Что же все-таки вспоминает Евгений Петров о главном? О работе непосредственно над текстом гениального романа?
Ничего!
Есть воспоминание о некоем каторжном и изнурительном труде. «Мы писали буквально кровью!» – это самое эмоциональное из его воспоминаний, и неизвестно, к чему его можно отнести.
Дело в том, что Евгений Петров все время употребляет глагол «писать», который в русском языке имеет два значения : и писать-сочинять, и писать-переписывать. По смыслу все время получается, что он говорит о втором. А Ильф, вспоминает он, не хотел работать! Т.е. переписывать! Писал Петров, потому что «у него почерк получше»!
Другой не менее важный эпизод - завершение работы над романом.
«И вот в январе месяце 28 года наступила минута, о которой мы мечтали, - сообщает Петров. - Перед нами лежала такая толстая рукопись, что считать печатные знаки пришлось часа два. Но как приятна была эта работа!” Роман действительно получился объемный - в трех частях, каждая примерно по семь авторских листов, а в каждом листе соответственно сорок тысяч знаков. Второго экземпляра, по словам Петрова, не было, они боялись потерять рукопись, почему Ильф, то ли в шутку, то ли всерьез, “взял листок бумаги и написал на нем: “Нашедшего просят вернуть по такому-то адресу”. И аккуратно наклеил листок на внутреннюю сторону обложки”. После чего соавторы покинули редакцию “Гудка”.
“Шел снег, чинно сидя в санках, мы везли рукопись домой, - вспоминает Петров. - Но не было ощущения свободы и легкости. Мы не чувствовали освобождения. Напротив. Мы испытывали чувство беспокойства и тревоги. Напечатают ли наш роман?»
Из той же статьи М.Одесского и Д.Фельдмана в «Дружбе народов» под названием «Литературная стратегия и политическая интрига. “Двенадцать стульев” в советской критике рубежа 1920-1930-х годов»:
«Очень странная история. Получается, что в январе 1928 года соавторы, завершив работу над единственным экземпляром рукописи, еще не знали, примут ли роман в журнале, однако в январе же началась публикация.
Такое невозможно. Рукопись не готовится к печати сама собою. Цикл редакционной подготовки довольно трудоемок и продолжителен... Коррективы, конечно, неизбежны, бывают срочные материалы, но и тут не вставишь этак запросто несколько романных глав с иллюстрациями. Кстати, и художнику нужно время, чтобы прочитать роман и подготовить иллюстрации, причем речь опять не о днях - о неделях. А еще типографские работы: набор, вычитка, верстка, сверка и т.п. »...
Эти же авторы обращают внимание на то, что после публикации романа критика, обычно агрессивная и бесцеремонная, надолго замолчала. Подобное молчание обычно означает, что критики знали больше, чем казалось. И главное знание заключалось в следующем: такие романы так просто не печатают!
Создается впечатление, что Ильф и Петров оказались втянутыми в аферу своего брата, над которым стояли еще более могущественные силы. А над ними - еще более могущественные. А иначе кто, скажите, рискнет прямо с колес печатать такое сомнительное в идейном плане произведение, если не будет высочайшего одобрения или даже заказа?..
Но зачем? Кому это было нужно? Как вообще могла родиться такая мистификация?
Или это все из числа сенсаций-однодневок, не имеющих под собой никакой почвы?
Ведь это у И.Амлински есть полная уверенность и никаких вопросов, а у нас вопросов много.
Давайте сделаем свои собственные предположения. Может, кому-то они покажутся чересчур смелыми – тогда опровергайте, доказывайте.
1. Был «социальный заказ, причем самого высокого уровня. Причины его могли быть разные. Я лично склоняюсь к следующей версии. Условно назовем ее «Три столицы».
За рубежом вышла книга под таким названием. В ней описывались реальные события.
В конце 1925 года некий Эдуард Эмильевич Шмитт нелегально перешел советскую границу и совершил двухмесячное путешествие по Советской России. Под этим именем скрывался известный в недалеком прошлом русский политический деятель, монархист, публицист, а затем эмигрант В.В. Шульгин. Впечатления от страны, живущей в условиях НЭПа, и составили содержание книги «Три столицы».
Стоит посмотреть на портрет Шульгина с его бритым черепом и торчащими под прямым углом усами, как вы увидите как живого... Кису Воробьянинова (до эпопеи с краской усов натуральной краской «Наяда». И последующая краска, и вынужденное бритье тоже описаны в «Трех столицах»).
Шульгин посетил все три столицы: Москву, Питер, Киев. Он считал, что счастливо избежал встречи с ЧК, чекисты же позже уверяли, что под видом контрабандистов «вели» Шульгина всю дорогу.
В общем, версия такова: авантюрным романом о поиске сокровищ в стульях создавалась пародия на путешествие Шульгина.
Кстати, тот якобы тоже вернулся в Россию за поиском спрятанных сокровищ, хотя уверял – для выяснения судьбы пропавшего сына.
Вот такая могла быть основа для социального заказа.
Но и версию литературоведов Одесского и Фельдмана нельзя сбрасывать со счетов. Может быть, Сталину действительно нужна была помощь в борьбе с «левым уклоном». Партийные подпевалы его поддерживали, но этого было мало. «А гдэ товариши писатэли? За что ми союз писатэлей содержим, пайками их подкармливаем и отправляем одихать в солнечные здравницы?»
2. И к кому мог попасть такой «заказ»? К Владимиру Нарбуту. Он был на тот момент крупным партийным функционером литературного фронта. Как сказала Надежда Мандельштам, «с его руки кормились тогда все писатели». Недолго, правда, пока его самого не укатали крутые горки.
3. Нарбут обратился к своему другу еще по Одессе Валентину Катаеву, который тогда как раз осваивал новый социалистический вид литературы в виде коллективного романа. Это есть не что иное, как окучивание нивы литературной поденщины, которая в наше время получила замечательное развитие. (Кстати, ознакомьтесь с мнением, что именно Валентин Катаев был прототипом Бендера: много шуток из его лексикона, похожая циничность, да и внешне он был похож - по крайней мере, на иллюстрациях в журнале был изображен именно он).
4. Сталин мог намекнуть, что это должен быть талант уровня Булгакова.
Вообще-то, он Булгакова очень любил. Любил по-своему, по-сталински, как кошка мышку или как семейный деспот любит свою жену. Деспот любит, а жена должна свое обожание демонстрировать и все свои таланты класть к его ногам.
«Что, так сильно мы вам надоели?» – спрашивает вождь Булгакова в ответ на очередную просьбу выпустить его за границу.
Зигмунд Фрейд много чего услышал бы в этом «любовном послании»... Конечно, он его не отпустил.
Да, Сталин определенно мог желать булгаковского «подарка».
5. Булгаков, скорее всего, взбрыкнул. Да и по его работе в Художественном театре было видно, что автор он неудобный. На изменения не соглашался, с начальственной редактурой спорил. «Не наш человек».
6. В 1926 году у него начинаются неприятности с ГПУ, вызовы, беседы, состоялся ночной обыск. При обыске забирают рукопись «Собачьего сердца», дневники и еще кое-какие материалы.
7. Но самого Булгакова не трогают! Был нужен? Более того, в Московском Художественном театре неожиданно начинают ставить спектакль «Дни Турбиных» по роману «Белая гвардия». Но только в одном театре, и никогда нигде больше!
8. Михаил Булгаков дождался, наконец, трехкомнатной квартиры и подписал 1 августа 1927 года договор с Адольфом Францевичем Стуем на первое в своей жизни отдельное жилье...
А когда Валентин Катаев появился с идеей «литературным неграм» писать романы? В августе – сентябре 1927 года!
А когда у Булгакова начались вызовы в ГПУ, произошел обыск, когда конфисковали рукописи? Когда состоялся этот «подготовительный» период? Он начался 7 мая 1926 года и шел до середины сентября. О, как хочется связать эти события! Но нельзя. У вас есть доказательства, что отдельная квартира была выделена в виде отступного за присвоенные романы? Или что разрешение на спектакль в Художественном было из того же ряда?
Нет? Ну, так сидите и молчите!
9. И еще – штрихом в общую картинку: «Ильф всегда очень волновался по поводу общественных и литературных дел. С утра мы всегда начинали об этом разговор. И очень часто так и не могли сесть работать. Мы хотим рассказать... о том, что нас беспокоит, тревожит, о чем мы часто говорим друг с другом, вместо того чтобы работать. То есть мы, конечно, работаем тоже, но обязательно, прежде чем начать писать, час-другой посвящаем довольно нервному разговору о литературных делах, потому что эти дела не могут нас не волновать».
И в самом деле, «литературные дела» были аховые. Похоже, что Ильф и Петров, помимо их воли, оказались в центре грандиозной литературной мистификации и не говорить о ней, о том, во что все это может вылиться, не могли. Но потом успокаивались и начинали писать шедевр.